Сон: про видение мною патриарха Тихона

 

Сон: про видение мною патриарха Тихона

Православие.Ru / Мониторинг СМИ, 9 октября 2009 г. 
http://www.pravoslavie.ru/smi/37817.htm
Митрополит Вениамин (Федченков) 
Источник: Православие и современность // http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=7330&Itemid=3
Святитель Тихон, патриарх Московский и всея Руси
Святитель Тихон, патриарх Московский и всея Руси

Вообще снам не нужно верить.

И святые отцы говорят даже об особой «добродетели неверования снам» (Блаж. Диадорх, в «Добротолюбии»). Но иногда они бывают очевидно правильными.

Очень кратко расскажу про видение мною патриарха Тихона.

Это было в год раздора митрополита Антония и митро­полита Евлогия. Я уехал из Парижа в Канны; там служил ежедневно. И однажды вижу сон.

Будто я в каком-то огромном городе. Кажется, в Моск­ве… Но на самой окраине. Уже нет улиц, а просто разбро­санные кое-где домики… Место неровное… Глиняные ямы. А далее бурьян и бесконечное поле. Я оказываюсь в одном таком домике, скорее, в крестьянской избе. Одет в рясу, без панагии архиерейской, хотя и знают, что я — архиерей. В избе человек 10—15. Все исключительно из простонародья. Ни богатых, ни знатных, ни ученых. Молчат. Двигаются ле­ниво, точно осенние мухи на окне, перед замерзанием на зиму… Я не говорю — и не могу говорить: им не под силу слушать ни обличения, ни назидания, ни вообще ничего бо­жественного. Душа их так изранена — и грехами, и бедстви­ями, и неспособностью подняться из падения, — что они точ­но люди с обожженной кожей, к которой нельзя прикос­нуться даже и слегка… И я, чувствуя это, молчу… Довольно того, что я среди них, что они не только меня «переносят», но даже «запросто» чувствуют себя со мною (однако не фа­мильярно, ничего вольного), не стесняются, «своим» считают.

«Только ты молчи, — безмолвно говорят мне их сердца, — довольно, что мы вместе… Не трогай нас: сил нет».

Мне и грустно за себя, что ничего не могу сделать, а еще больше их жалко: несчастные они.

Вдруг кто-то говорит:

— Патриарх идет.

А точно они и ранее ждали его. Мы все выходим наружу. Я среди группы.

Глядим — почти над землей двигается Святейший Тихон. В мантии архиерейской, в черном монашеском клобуке (не в белом патриаршем куколе). Сзади него в стихаре послуш­ник поддерживает конец мантии. Больше никакой свиты…

И не нужно: души больные, пышность излишняя неперено­сима им.

Смотрим мы на приближающегося святителя и видим, как на его лице светится необычайно нежная улыбка любви, сочувствия, жалости, утешения.? Ну, такая сладкая улыбка, что я почти в горле ощутил вкус сладкого…

И всю эту сладость любви и ласки он шлет этому народу!. Меня же точно не замечает… И все приближается.

И вдруг я ощущаю, как в сердцах окружающих меня кре­стьян начинает что-то изменяться: они точно начинают «от­ходить», оттаивать. Как мухи при первых лучах весеннего солнца… Я даже внутри своего тела начинаю ощущать, буд­то у них и у меня «под ложечкою» что-то начинает «развязы­ваться», расслабевать… «Отпускает»… После я узнал, что в этом месте у нас находится нервный узел, так называемое «солнечное сплетение» (куда и «подкатывает» при горе)…

И в глазах их начинаю читать мысли:

«Гляди-ка, Святейший-то улыбается… Значит, еще дышать-то можно, стало быть!»

И легче, легче становится им, бедным, загнанным.

А Святейший все приближается и все сильнее им улыба­ется. Лицо его обрамлено рыжею бородою.

И когда он подошел уже совсем близко, я увидел, как лица моих соседей тоже улыбались, но еще очень, очень не­много.

«Вот только теперь, — пронзила меня мысль, — им что-ни­будь можно сказать, теперь они стали способны слушать: душа оттаяла. А там, в избе, и думать нельзя было о поучениях».

 

И понял я, что сначала надо пригреть грешную душу — и уже после выправлять. И Святейший мог это: он очень лю­бил этих грешных, но несчастных детей своих. И любовью отогрел их.

И понял я, что раньше и невозможно было говорить с ними (мне), а потому и не нужно было. Потому мы и молча­ли в избе. И подивился я великой силе, какую имеет любовь!

Святейший приблизился. Кажется, мы — во всяком слу­чае я — поклонились ему в ноги. Вставши, я поцеловал у него руку. Она мне показалась мягкою, пухлою.

Я впервые представился ему, как епископ. Но странное дело: он не придавал этому никакого значения, будто не за­мечал меня. Это показалось мне даже прискорбным. А вся любовь его направлена была к этому скорбящему, подав­ленному простонародью.

Наконец, не выдержав, я решаюсь обратиться к нему с безмолвным вопросом (без слов, а сердцем, но его сердце чует, о чем я думаю):

— Владыко! Ну что же нам делать там (за границею) ? — то есть по вопросу о разделении Церкви между митрополитом Антонием и митрополитом Евлогием. — Куда же мне идти?

Он сразу понял вопрос, но, по-видимому, ничуть не заин­тересован был им, даже, скорее, прискорбно ему стало. Улыб­ка, сиявшая доселе, исчезла.

Я ждал ответа… Какого? Можно было сказать ему: иди к м. Антонию, или, наоборот, к м. Евлогию, или что-либо в этом стиле, вообще по поводу разделения… Но ответ был совершенно неожиданным, какого никак не придумать:

— ПОСЛУЖИ НАРОДУ…

Вот какие поразительные и неожиданные слова сказал мне Святейший: ни о митрополитах, ни о разделении, ни об юрисдикциях, а о службе народу… И именно народу, то есть простонародью… Недаром в избе были одни лишь мужики (и мой отец, бывший крепостной крестьянин)…

И не сказал «послужите», а в единственном числе: «послу­жи». Это относилось ко мне лично. И тогда вдруг мне стало ясно такое толкование слов патриарха:

«И чего, вы, архиереи, ссоритесь между собою? Разве дело в вас? Ведь вопрос — в спасении народа, и именно простого народа. Спасется он, все будет хорошо, — не спасется, все погибло. Что могут генералы без солдат?»

И вдруг весь спор из-за власти поблек…

Теперь от меня требовался ответ…

И — к стыду моему! — я почувствовал и трудность, и скучность серой работы среди того простонародья, с ко­торым я молчал в избе. Какое-то искушение овладело мною, и я, точно подневольный раб, решил сделать по­пытку отклонить крест…

— Владыко! — «говорю» я сердцем. — А мне предлагают архиерейское место!

И что-то представилось мне в виде огромного храма: я — в мантии… Поют… Но храм пустой… Иду к алтарю…

Но Святейший вдруг сделался грустным: и в его взоре я прочитал:

— Неразумные вы, неразумные! Ну что пользы в архиерействе, если некому служить? Ведь не народ для архиере­ев, а архиереи — служители Божий для народа…

И мне стало очень стыдно… И я уже готов был бы взять свои слова обратно, но — увы! — поздно: они были сказаны. Тогда патриарх добавил:

— Ну уж иди к Антонию…

«Ну уж» — то есть из двух худших путей (по сравнению со служением народу) выбирай сравнительно лучший…

А потом что-то упомянуто было о монастыре, далее — что-то забыто… в тумане… Конец — не виден…

Патриарх исчез.

Я оказался в доме (может быть, в той же избе, не знаю).

Гляжу: лежат св. мощи Иоасафа Белгородского, покры­тые пеленою… Я подхожу к ним приложиться. А за мною идет архиепископ Владимир (в Ницце). Знакомый мне свя­щенник о. А. (в Х-ве) открывает пелену. Гляжу: святитель лежит, как живой. Я приложился и говорю архиепископу Владимиру:

— Смотрите, смотрите, святитель — живой.

И отошел к изголовью. А св. Иоасаф протянул руку на­зад и ласково похлопал меня по правой щеке.

Видение кончилось.

Я проснулся.

Таков был сон. Прошло после того несколько месяцев. Я читал одному знакомому этот сон (записка-то потерялась). И вдруг мне пришел вопрос:

— А по какой связи здесь оказался святой Иоасаф?

Я посмотрел заметку времени, когда видел сон, и оказа­лось, это было или под день св. Иоасафа или в день его па­мяти (4 сентября ст. ст.). Поразительное совпадение.

Это еще больше укрепило меня в мысли, что сон не слу­чайный. Я послал его к старцам на Афон; оттуда мне отве­тили:

«Сон знаменательный!» — но подробностей не объяснили…

Я же понял его в том смысле, что мне нужно ехать в Россию — «служить народу».

И собрался… И уже почти дали мне разрешение… И вдруг митрополит Евлогий (с ведома коего я тайно хлопо­тал) прислал умоляющее письмо: отказаться «во имя Гос­пода Иисуса Христа» от поездки, чтобы «не было соблаз­на» эмиграции, и обещал меня здесь устраивать как-то (ар­хиерейское место?).

Я остановился не перед «эмиграцией'', а перед именем Божиим… И по телефону ответил, что должен послушать­ся… Он поблагодарил меня…

А я вышел в сад подворья Сергиевского и… разрыдался горько: отказался «служить народу»[1].

И доселе всегда скорблю, когда вспоминаю о том. Нужно бы дня три молиться, и ответ, вероятно, был бы иной…


[1] Описанные события имели место в 1926 году.