Преподобноисповедник Александр Санаксарский

11001

Преподобноисповедник Александр Санаксарский

 

Преподобноисповедник Александр (в миру Георгий Андреевич Уродов) родился 4 апреля 1882 года в селе Невежкино Чембарского уезда Пензенской губернии в крестьянской семье.

 

В юные годы стал послушником в Санаксарском монастыре. 30 августа 1911 года он был пострижен в монашество с именем Александр в честь благоверного князя Александра Невского. Вскоре становится иеромонахом. Когда ему едва исполнилось тридцать лет, стал казначеем монастыря. В мае 1915 года скончался настоятель монастыря Архимандрит Августин, и братия на общем собрании тайным голосованием выбрала его в настоятели. Вскоре Архиепископ Кирилл (Смирнов), будущий Священномученик, возвел отца Александра в сан игумена. Ему в ту пору исполнилось только 33 года.

 

Не долго настоятельствовал в Санаксарском Рождества Богородицы монастыре игумен Александр. Он старался вернуть монастырь к тому строгому уставу, по которому жила обитель при известном подвижнике Феодоре Санаксарском (ныне причислен к лику святых). Не всем это нравилось. К тому же «дух времени» – безбожного, революционного – проник и в стены святой обители. Духовная судорога, прошедшаяся по всей России, не миновала и этот монастырь. Часть братии во главе с казначеем отцом Венедиктом стали писать на настоятеля доносы Архиерею и светским властям (впоследствии обвинения против отца Александра не подтвердились). На поводу у горстки смутьянов пошли и другие монахи. Игумена Александра сместили с должности настоятеля. Законно избранного настоятеля держали в одиночном заключении в келье. Место настоятеля занял бывший казначей отец Венедикт. Большевики одобрили смещение преданного Церкви игумена. Их больше устраивал новый настоятель. Потерпев гонение от лжебратии в своей обители, игумен Александр переходит в Казанскую епархию, где его духовный наставник, Владыка Кирилл (Смирнов), в то время уже Митрополит Казанский, назначает его наместником Седмиезерской пустыни в сане Архимандрита.

 

Летом 1922 года началась обновленческая смута. Архимандрит Александр активно выступил против «живоцерковников», он также был против изъятия церковных ценностей, осуществлявшегося властями. Он открыто отказался платить налоги за использование под церковь помещения, так как «соввласть не имеет права брать деньги за монастырские помещения». Нашлись иуды и лжесвидетели как из числа духовенства, так и из мирян. В результате отец Александр был арестован в 1928 году. Был обвинен в ведении антисоветской пропаганды и агитации. Виновным себя не признал. Его заключили в соловецкий концлагерь сроком на три года.

 

Когда закончился срок заключения, был выслан на Урал. А в 1938 году переехал в Кировскую область и служил настоятелем церкви села Соболевка Санчурского района Кировской области. Когда церковь закрыли, он остался жить в небольшом домике возле храма. Устроился на работу лесорубом в леспромхоз. Служил тайно у себя на дому. К нему обращались за духовной помощью жители не только этого села, но и окрестностей. Его почитали как старца и прозорливца. Жил он тихо, молитвенно, никто не слышал, чтобы он хоть на кого-то повысил голос. Местные жители вспоминают: «Он жил так, что у него и на койке-то ничего не было. Только фуфайка была. И вот хоть укутывайся, хоть в голову клади... Он, верно, все в молении был, а не во сне».

 

Следующий случай записан со слов восьмидесятитрехлетней Зои Ивановны Китаевой из Санчурска, он свидетельствует о строгом монашеском устроении отца Александра. Однажды раба Божия Евдокия, жившая за Волгой (это около ста километров от села Соболева), пришла к старцу, чтобы причаститься Святых Христовых Таин. «Они жили за Волгой, а мать ее тут, в Авдотьеве жила, - вспоминает Зоя Ивановна. – Вот она из-за Волги пришла причаститься. Причастилась у отца Александра и говорит: я зайду к маме, тут недалеко. А он ей не разрешил. Не дал благословения. Говорит: «Нет. Не ходи к маме. Вы сойдетесь – разговоры у вас будут всякие. А ты только сейчас причастилась». Булочка, говорит, у него была, кто-то дал ему, так он эту булочку мне отдал и говорит: «Иди с Богом. А к матери зайдешь в другой раз... А сейчас иди домой». Она его послушала, пошла домой.

 

Архимандрит Александр отошел ко Господу 14 августа 1961 года, на праздник Происхождения Честного и Животворящего Креста Господня. Среди поминаемых в этот день святых значится мученик Александр. Долгое время его могила была почитаема в округе. Но в селе, в котором он похоронен, сейчас осталось всего два дома. И постепенно почитание праведника в этом краю угасло. В это время и вспомнили о своем незаслуженно изгнанном игумене санаксарцы...

 

Останки праведника были обретены и перенесены в обитель, постановлением Священного Синода о канонизации Новомучеников и Исповедников на заседании Священного Синода Русской Православной Церкви от 6 октября 2001 года архимандрит Александр (Уродов: 1882-14 августа 1961) был причислен к лику святых и включен в Собор новомучеников и исповедников Российских ХХ века.

 

Святой праведный воин Феодор Ушаков

FEODOR

Святой праведный воин Феодор

Адмирал Российского флота Феодор Ушаков родился 13 февраля 1745 года в сельце Бурнаково Романовского уезда Ярославской провинции и происходил из небогатого, но древнего дворянского рода. Родителей его звали Феодор Игнатьевич и Параскева Никитична, и были они людьми благочестивыми и глубоко верующими.
В послепетровские времена дворянских юношей обыкновенно определяли в гвардию, служил в ней и отец будущего адмирала Феодор Игнатьевич, и даже пришлось ему повоевать с турками в войну 1735 - 1739 годов, но после рождения третьего сына Феодора он был уволен от службы с пожалованием сержантского чина лейб-гвардии Преображенского полка. Вернувшись в родное сельцо, он сменил царскую службу на хозяйственные хлопоты и воспитание детей.
День рождения будущего адмирала Российского флота - 13 февраля - приходится между празднованием памяти двух воинов-великомучеников: Феодора Стратилата и Феодора Тирона (память 8 и 17 февраля), - а вся жизнь российского флотоводца, от младенчества до дня кончины, прошла под благотворным влиянием его родного дяди, преподобного Феодора Санаксарского - великого воина в духовной брани. Преподобный Феодор родился и вырос в том же сельце Бурнаково, отсюда ушел в юности служить в столичную гвардию, но затем, стремясь душою к иному служению, желая стяжать звание воина Царя Небесного, бежал из столицы в пустынные двинские леса, чтобы одному Богу работать, укрепляясь в подвиге поста и молитвы; был сыскан, доставлен к Императрице, которая, вняв Промыслу Божиему о молодом подвижнике, благоволила оставить его в Александро-Невском монастыре, где он принял монашеский постриг в 1748 году, - и это исключительное для дворянского семейства Ушаковых событие, вкупе с последующими известиями о его монашеском служении Богу, было постоянным предметом бесед среди родственников и служило им назидательным примером.
Большое семейство Ушаковых состояло в приходе храма Богоявления-на-Острову, находившегося в трех верстах от Бурнаково на левом берегу Волги. В этом храме Феодора крестили, здесь же была школа для дворянских детей, где он обучался грамоте и счету. Феодор Игнатьевич и Параскева Никитична, будучи очень набожны, почитали главным условием воспитания детей развитие высоких религиозных чувств и строгой нравственности. Эти чувства, возбужденные примерами семейства и особенно родного дяди-монаха, глубоко запечатлелись в сердце возраставшего отрока, сохранились и стали господствующими во всю его последующую жизнь. В глуши деревенского поместья было много простора для физического развития; отрок Феодор, обладая врожденным безстрашием характера, нередко, в сопровождении таких же смельчаков, отваживался, как отмечают биографы, на подвиги не по летам - так, например, со старостою деревни своей он хаживал на медведя. Эти качества - безстрашие и пренебрежение опасностью - также укрепились в характере Феодора. Скромный и уступчивый в обычных условиях, Феодор Ушаков как бы перерождался в минуты опасности и без страха смотрел ей прямо в лицо.
В возрасте шестнадцати лет Феодор был представлен в герольдмейстерскую контору для смотра, где и показал, что "российской грамоте и писать обучен... желает-де он, Феодор, в Морской кадетский корпус в кадеты".
Морской кадетский корпус располагался в Санкт-Петербурге, на углу набережной Большой Невы и 12-й линии Васильевского острова. В феврале 1761 года туда был зачислен Феодор Ушаков, но дяди своего в Александро-Невском монастыре уже не застал - монах Феодор был в Санаксаре, на берегу Мокши, в Тамбовской провинции.
Ко времени поступления Феодора Ушакова Морской корпус представлял собою еще не настроившееся для правильной учебной жизни заведение. Науки преподавались достаточно хорошо, чтобы образовать исправного морского офицера, но внутреннего порядка, должного наблюдения за нравственностью юношей не было. Кадеты были предоставлены самим себе, и при склонности подростков к подражанию и молодечеству дурные товарищи могли иметь большее влияние, чем хорошие. Кроме того, много надежд в деле воспитания возлагалось на розгу. Но неблагоприятные школьные условия не отразились на юноше Феодоре; добрые свойства его характера, принесенные им в корпус из родной семьи, оградили его от порчи. Будущий адмирал, отличаясь хорошей учебой и доброй нравственностью, прилежно постигал преподаваемые ему науки, особую склонность проявляя к арифметике, навигации и истории, и через пять лет успешно, одним из лучших, окончил Морской корпус, получил офицерский чин и был приведен к присяге:

"Аз, Феодор Ушаков, обещаюся и клянуся Всемогущим Богом пред Святым Его Евангелием в том, что хощу и должен ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ моей всемилостивейшей Государыне ИМПЕРАТРИЦЕ ЕКАТЕРИНЕ АЛЕКСЕЕВНЕ САМОДЕРЖИЦЕ и ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА любезнейшему Сыну Государю Цезаревичу и Великому Князю Павлу Петровичу, законному всероссийскаго престола Наследнику, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови... В чем да поможет мне Господь Бог Всемогущий!".
Вся последующая жизнь Феодора Феодоровича стала подтверждением того, что он ни в чем не изменил данной им присяге.
После выпуска из Морского корпуса Феодора Ушакова направили на флот Балтийского моря. Северные моря редко бывают спокойными, и для молодого офицера это была хорошая морская школа. Первые годы службы на флоте прошли в интенсивной учебе под руководством опытных моряков. Благодаря своему усердию, пытливости ума, ревностному отношению к делу и высоким душевным качествам, молодой мичман Феодор Ушаков успешно прошел эту первую школу морской практики и был переведен на юг, в Азовскую флотилию.
В конце ХVII - начале ХVIII века выдвинулась государственная задача возвращения России побережья Черного моря. В 1775 году, при Императрице Екатерине II, было принято решение о создании на Черном море регулярного линейного флота. В 1778 году, в тридцати верстах выше устья Днепра, недалеко от урочища Глубокая пристань было устроено адмиралтейство, основаны порт и город Херсон. Началась работа по сооружению эллингов под корабли, однако из-за больших трудностей с доставкой леса из глубинных районов России строительство затянулось. Дело начало поправляться лишь с прибытием офицеров и команд на строившиеся корабли. В августе 1783 года в Херсон прибыл и капитан второго ранга Феодор Ушаков.
В это же время в городе началась эпидемия чумы. В Херсоне был установлен карантин. В то время считалось, что чума распространяется по воздуху. Для отгнания морового поветрия на улицах разводили костры, окуривали жилища, но эпидемия усиливалась. Несмотря на сложную военную обстановку, требовавшую продолжения строительства кораблей, был дан приказ полностью прекратить работы и все силы направить на борьбу с чумой.
Все команды были выведены в степь. Не хватало лекарей, их обязанности принимали на себя командиры. Капитан Феодор Ушаков стал твердо устанавливать особый карантинный режим. Всю свою команду он разделил на артели. У каждой имелась своя палатка из камыша, по сторонам которой были установлены козлы для проветривания белья. На значительном удалении располагалась больничная палатка. Если в артели появлялся заболевший, его немедленно отправляли в отдельную палатку, а старую вместе со всеми вещами сжигали. Остальные артельщики переводились на карантин. Общение одной артели с другой было строго запрещено. Ушаков сам неустанно за всем этим следил. В результате энергичных действий Феодора Ушакова в его команде чума исчезла на четыре месяца раньше, чем в других. В самое тяжелое по напряженности время эпидемии он никого не посылал в госпиталь, переполненный больными, и спас от смерти многих, пользуя их при команде. Здесь проявились, конечно, его исключительные способности решать самые трудные и неожиданные задачи; но, главным образом, здесь сказалась великая любовь Феодора Ушакова к ближним своим, любовь милующая, сострадательная, подсказывавшая ему наиболее верные решения.
За умелые действия и проявленные при этом старания Феодор Ушаков был произведен в капитаны первого ранга и награжден своим первым орденом святого Владимира четвертой степени.
Трактатом между Россией и Турцией от 28 декабря 1783 года Крым был окончательно присоединен к России. И тогда же Екатериной II был издан указ об устройстве на южных рубежах новых укреплений, среди которых необходимо было выстроить и "крепость большую Севастополь, где ныне Ахтияр и где должны быть Адмиралтейство, верфь для первого ранга кораблей, порт и военное селение". В августе 1785 года в Севастополь из Херсона на 66-пушечном линейном корабле "Святой Павел" прибыл капитан первого ранга Феодор Ушаков.
11 августа 1787 года Турция объявила войну России. Для ведения боевых действий были развернуты две армии: Екатеринославская под предводительством генерал-фельдмаршала Г. А. Потемкина-Таврического и Украинская генерал-фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского. На первое время им предписывалось лишь охранять российские границы и только Севастопольскому флоту было велено действовать решительно. Вскоре произошла первая генеральная баталия. Турецкий флот насчитывал семнадцать линейных кораблей и восемь фрегатов, а в русской эскадре, авангардом которой командовал капитан бригадирского ранга Феодор Ушаков, было всего два линейных корабля и десять фрегатов. 29 июня 1788 года противники обнаружили друг друга и, находясь во взаимной близости, старались занять выгодную позицию и сохранить линию баталии. Но 3 июля у острова Фидониси бой стал неизбежен. Турецкий флот всей мощью своей линии стал спускаться на русские корабли. И тут авангардный отряд Ушакова, "употребив старание и искусство", прибавил парусов и решительным маневром лишил возможности командующего турецким флотом Эски-Гассана охватить русские корабли и взять их на абордаж. Вместе с тем Ушаков отрезал от основных сил два передовых турецких корабля. Те, в свою очередь, обнаружив свое гибельное положение, не дожидаясь никакого сигнала, бросились спасаться бегством "с великой поспешностью". Эски-Гассан вынужден был пуститься вдогонку своим кораблям. Победа была за русской эскадрой.
Это сражение хоть и не имело существенного влияния на дела всей кампании, но было примечательно в другом. Впервые в открытом бою малочисленный русский флот одержал победу над превосходящими силами противника. Начальствуя только авангардом, Феодор Ушаков в действительности руководил боем всей эскадры, и его личная храбрость, искусное владение тактикой, выдающиеся качества командира и высокий духовный облик решили сражение в нашу пользу. Это была, прежде всего, духовная победа, в которой христианское самоотвержение исполнило силой воинское искусство. Вера в вечную жизнь, несомненное упование на помощь Божию и, следовательно, неустрашимость перед неприятелем - вот что было решающим во флотоводческом таланте Феодора Ушакова. По своему смирению и отсутствию тщеславия Феодор Ушаков в донесении не себе приписал успех, но отдал должное мужеству и стремлению к победе своих подчиненных: "Все находящиеся в команде вверенного мне корабля "Святого Павла" господа обер-офицеры и нижних чинов служители каждый по своему званию определенные от меня им должности исполняли с таким отменным старанием и храбрым духом, что за необходимый долг почитаю отнесть им всякую за то достойную похвалу..."
Закончился первый год войны, в который сокрушились турецкие морские силы, а молодой Черноморский флот одержал решительную победу, приведя Оттоманскую Порту "в чрезвычайный страх и ужас". Феодор Ушаков, получив чин контр-адмирала, был назначен в начале 1790 года командующим Черноморским флотом. Князь Потемкин писал Императрице: "Благодаря Бога, и флот и флотилия наши сильней уже турецких. Есть во флоте Севастопольском контр-адмирал Ушаков. Отлично знающ, предприимчив и охотник к службе. Он мой будет помощник". А в боевой инструкции князя Потемкина Феодору Ушакову говорилось:
"Требуйте от всякого, чтоб дрались мужественно или, лучше скажу, по-черноморски; чтоб были внимательны к исполнению повелений и не упускали полезных случаев... Бог с вами! Возлагайте твердую на Него надежду. Ополчась Верою, конечно победим. Молю Создателя и поручаю вас ходатайству Господа нашего Иисуса Христа!"
С таковым напутствием служил православный воин Феодор Ушаков, умножая славу любезного Отечества.
В начале июля 1790 года, недалеко от Керченского пролива, произошло очередное сражение, в котором эскадра Ушакова вновь одержала блистательную победу. "Я сам удивляюсь проворству и храбрости моих людей, - писал Ушаков. - Они стреляли в неприятельский корабль не часто и с такою сноровкою, что, казалось, каждый учится стрелять по цели". Конечно, такая неустрашимость и спокойствие духа, проявленные участниками боя, говорят о великом примере их предводителя. Екатерина II писала князю Потемкину: "Победу Черноморского флота над Турецким мы праздновали вчера молебствием у Казанской... Контр-адмиралу Ушакову великое спасибо прошу от меня сказать и всем его подчиненным".
После поражения при Керчи разбросанный по всему морю турецкий флот вновь стал собираться в единую эскадру. Султан Селим III для верности дал в помощь командующему турецким флотом Гуссейн-паше опытного адмирала Саид-бея, намереваясь переломить ход событий в пользу Турции. Но одно дело намерения, а другое - встреча лицом к лицу с русским православным воинством. Утром 28 августа турецкий флот стоял на якоре между Гаджибеем (впоследствии Одессой) и островом Тендра. И вдруг со стороны Севастополя Гуссейн обнаружил идущий под всеми парусами Российский флот. Появление русской эскадры Ушакова привело турок в чрезвычайное замешательство. Несмотря на превосходство в силах, они спешно стали рубить канаты и в безпорядке отходить к Дунаю. Ушаков, справедливо полагая, что в нравственном отношении половина победы на его стороне, приказал нести все паруса и, подойдя к противнику на дистанцию картечного выстрела, обрушил всю мощь бортовой артиллерии на передовую часть турецкого флота. Флагманский корабль Ушакова "Рождество Христово" вел бой с тремя кораблями противника, заставив их выйти из линии. Российские суда храбро следовали примеру своего предводителя. Замешательство турок возрастало с каждой минутой. Теснимые русскими судами передовые неприятельские корабли принуждены были пуститься в бегство. Флагманский корабль Саид-бея 74-пушечный "Капудания", будучи сильно поврежденным, отстал от турецкого флота. Русские корабли окружили его, но он продолжал храбро защищаться. Тогда Ушаков, видя безполезное упорство неприятеля, направил к нему "Рождество Христово", подошел на расстояние тридцати сажен и сбил с него все мачты; затем встал бортом против носа турецкого флагмана, готовясь к очередному залпу. В это время "Капудания" спустил флаг.
В конце ХVII - начале ХVIII века выдвинулась государственная задача возвращения России побережья Черного моря. В 1775 году, при Императрице Екатерине II, было принято решение о создании на Черном море регулярного линейного флота. В 1778 году, в тридцати верстах выше устья Днепра, недалеко от урочища Глубокая пристань было устроено адмиралтейство, основаны порт и город Херсон. Началась работа по сооружению эллингов под корабли, однако из-за больших трудностей с доставкой леса из глубинных районов России строительство затянулось. Дело начало поправляться лишь с прибытием офицеров и команд на строившиеся корабли. В августе 1783 года в Херсон прибыл и капитан второго ранга Феодор Ушаков.
"Люди неприятельского корабля, - докладывал впоследствии Ушаков, - выбежав все наверх, на бак и на борта, и поднимая руки кверху, кричали на мой корабль и просили пощады и своего спасения. Заметя оное, данным сигналом приказал я бой прекратить и послать вооруженные шлюпки для спасения командира и служителей, ибо во время бою храбрость и отчаянность турецкого адмирала трехбунчужного паши Саид-бея были столь безпредельны, что он не сдавал своего корабля до тех пор, пока не был весь разбит до крайности". Когда русские моряки с объятого пламенем "Капудании" сняли капитана, его офицеров и самого Саид-бея, корабль взлетел на воздух вместе с оставшимся экипажем и казной турецкого флота. Взрыв огромного флагманского корабля на глазах у всего флота произвел на турок сильнейшее впечатление и довершил победу, добытую Ушаковым при Тендре.
Сам же Феодор Феодорович ясно понимал: победы нашему воинству дарует Господь и без помощи Божией все умение человеческое "ничтоже есть". Знал, что в России, на берегу реки Мокши, в Санаксарской святой обители, возносит молитвы о нем старец Феодор, в этот год приблизившийся к исходу от земного своего бытия. По возвращении в Севастополь командующим флотом Феодором Ушаковым был дан приказ, в котором говорилось: "Выражаю мою наипризнательнейшую благодарность и рекомендую завтрашний день для принесения Всевышнему моления за столь счастливо дарованную победу; всем, кому возможно с судов, и священникам со всего флота быть в церкви Св. Николая Чудотворца в 10 часов пополуночи и по отшествии благодарственного молебна выпалить с корабля "Рождества Христова" из 51 пушки".
В 1791 году русско-турецкая война завершилась блистательной победой контр-адмирала Феодора Ушакова у мыса Калиакрия. Турция намеревалась нанести решительный удар России, чтобы принудить ее к заключению выгодного для Турции мира. Султан призвал на помощь флот из африканских владений, прославившийся под предводительством алжирца Сеит-Али. Сеит-Али хвастливо пообещал виновника недавних поражений Турции контр-адмирала Ушакова привести в Константинополь в цепях. Предстояло генеральное сражение; это сознавалось всем нашим флотом. "Молитесь Богу! - писал князь Потемкин Ушакову. - Господь нам поможет, положитесь на Него; ободрите команду и произведите в ней желание к сражению. Милость Божия с вами!" 31 июля на подходах к мысу Калиакрия Ушаков обнаружил турецкий флот, стоявший в линии на якоре под прикрытием береговых батарей. Появление русской эскадры было для турок полной неожиданностью - их охватила паника. Турки в спешке стали рубить канаты и ставить паруса. При этом несколько кораблей, не справившись с управлением на крутой волне при порывистом ветре, столкнулись друг с другом и получили повреждения. Ушаков, будучи на ветре и пользуясь неразберихой в стане неприятеля, принял изумительное по находчивости решение и повел свой флот между турецкими кораблями и безпрестанно палящей береговой батареей, отрезая корабли от берега. Бой разгорелся с потрясающей силою. Боевая линия турок была разбита, их корабли были настолько стеснены, что били друг в друга, укрываясь один за другого. Ушаков на флагманском корабле "Рождество Христово" погнался за пытавшимся уйти Сеит-Али и, сблизившись с ним, атаковал его. Первым же ядром с русского флагмана на алжирском корабле вдребезги разнесло фор-стеньгу, щепа от которой отлетела в Сеит-Али, тяжело ранив его в подбородок. Окровавленный алжирский предводитель, не так давно похвалявшийся пленением Ушакова, был унесен с палубы в каюту. Русские корабли, окружив противника, буквально осыпали его ядрами. Турецкий флот был "совершенно уже разбит до крайности" и в очередной раз бежал с поля боя. Наступившая темнота, пороховой дым и перемена ветра спасли его от полного разгрома и пленения. Весь турецкий флот, лишившийся двадцати восьми судов, разбросало по морю. Большая часть экипажей была перебита, в то время как на русских кораблях потери были незначительны. А в Константинополе, не имея известий о происшедшем морском сражении, праздновали курбан-байрам и радовались; но вскоре "сверх чаяния сия радость обратилась в печаль и страх", вызванные появлением у крепостей Босфора остатков эскадры "славного алжирца" Сеит-Али: вид пришедших пяти его линейных кораблей и пяти других малых судов был ужасен, "некоторые из оных без мачт и так повреждены, что впредь служить на море не могут"; палубы были завалены трупами и умирающими от ран; в довершение всего корабль самого Сеит-Али, войдя на рейд, стал на виду у всех тонуть и пушечными залпами просить о помощи...
Великий! Твоего флота больше нет, - доложили турецкому султану. Тот был настолько напуган увиденным зрелищем и известием о сокрушительном поражении своего флота, что немедленно поспешил заключить мир с Россией.
29 декабря 1791 года в Яссах был подписан мирный договор. Российское государство, укрепив свои позиции на юге, "твердою ногою встало на завоеванных им берегах Черного моря".
За столь знаменитую победу контр-адмиралу Феодору Ушакову пожалован был орден святого Александра Невского.
Еще в начале войны Феодор Ушаков принял главное начальство над портом и городом Севастополем. По заключении мира с Турцией он немедленно приступил к починке кораблей, постройке разных мелких судов; по его распоряжениям и при неустанном личном участии на берегах бухт строились пристани. Трудно было с размещением на берегу матросов и прочих нижних чинов: они жили в хижинах и казармах, находившихся в низменных местах бухты, где от гнилого воздуха, исходящего от болот Инкермана, люди часто болели и умирали. Феодор Феодорович, как и в период борьбы с чумой в Херсоне, стал принимать самые решительные меры к прекращению болезней. В удобных, возвышенных и наиболее здоровых местах им были построены казармы, госпиталь. Он заботился и об устройстве дорог, рынков, колодцев и вообще снабжении города пресной водою и жизненными припасами... Небольшая соборная церковь Святителя Николая, покровителя в море плавающих, была им перестроена и значительно увеличена. Бывало, что из казенных сумм, определяемых на содержание Черноморского флота, те или иные поставлялись несвоевременно - тогда Ушаков выдавал из собственных денег по несколько тысяч в контору Севастопольского порта, чтобы не останавливать производства работ; "он чрезвычайно дорожил казенным интересом, утверждая, что в собственных деньгах должно быть щедрым, а в казенных скупым, - и правило сие доказывал на деле".
Освободясь на время от ратных дел, прославленный адмирал, который "к вере отцов своих оказывал чрезвычайную приверженность", имел теперь возможность более предаваться молитве: сохранилось драгоценное свидетельство о его жизни в Севастополе, когда он "каждый день слушал заутреню, обедню, вечерню и перед молитвами никогда не занимался рассматриванием дел военно-судных; а произнося приговор, щадил мужа, отца семейства многочисленного; и был исполненный доброты необыкновенной..." В начале 1793 года он призван был Императрицею в Петербург. Екатерина II пожелала видеть героя, стяжавшего такую громкую славу, и "встретила в нем человека прямодушного, скромного, мало знакомого с требованиями светской жизни". За заслуги перед престолом и Отечеством Екатерина II поднесла ему в дар необыкновенной красоты золотой складень-крест с мощами святых угодников. В том же году Феодору Ушакову был пожалован чин вице-адмирала.
В 1796 году на Российский престол вступил Император Павел I.
Это было время, когда революционная Франция, поправ законы Божеские и человеческие и умертвив монарха, "обратилась к завоеванию и порабощению соседних держав". Вице-адмирал Ушаков получил приказ привести в боевую готовность Черноморский флот. Сложность обстановки для России заключалась в том, что не было никакой ясности, от какого противника - Турции или Франции - защищать южные рубежи. Франция подстрекала Турцию к войне с Россией, и туркам, конечно же, хотелось возвратить отторгнутые Россией земли; но, с другой стороны, соседство на Балканах с французами становилось для Оттоманской Порты куда более опасным, чем потеря Крыма. Вскоре султан Селим III принял предложение Российского Императора о союзе против Франции и обратился к Павлу I с просьбой о присылке вспомогательной эскадры. В связи с этим вице-адмиралу Ушакову был доставлен Высочайший рескрипт: "Коль скоро получите известие, что французская эскадра покусится войти в Черное море, то немедленно, сыскав оную, дать решительное сражение, и МЫ надеемся на ваше мужество, храбрость и искусство, что честь НАШЕГО флага соблюдена будет..." В начале августа 1798 года, находясь вблизи Севастопольского рейда с вверенной ему эскадрой, Феодор Ушаков получил Высочайшее повеление "тотчас следовать и содействовать с турецким флотом противу зловредных намерений Франции, яко буйнаго народа, истребившего не токмо в пределах своих веру и Богом установленное правительство и законы... но и у соседственных народов, которые по несчастию были им побеждены или обмануты вероломническими их внушениями..." Взяв курс на Константинополь, российская эскадра скоро приблизилась к Босфору, и этого оказалось достаточным, чтобы Порта немедленно объявила войну республиканской Франции.
Турция встречала русские суда на удивление дружелюбно. Поразила турок опрятность, строгий порядок на русских судах. Один из влиятельных вельмож на встрече у визиря заметил, что "двенадцать кораблей российских менее шуму делают, нежели одна турецкая лодка; а матросы столь кротки, что не причиняют жителям никаких по улицам обид". И облик, и весь дух русских моряков были удивительны туркам. Российская эскадра пробыла в Константинополе две недели; 8 сентября, "дав туркам опыт неслыханного порядка и дисциплины", она снялась с якоря и при благополучном ветре направила свой путь к Дарданеллам, к месту соединения с турецким флотом. Командующим объединенными силами назначен был вице-адмирал Ушаков. Турки, на собственном опыте зная его искусство и храбрость, полностью доверили ему свой флот, а капудан-паша Кадыр-бей именем султана обязан был почитать российского вице-адмирала "яко учителя".
Так началась знаменитая Средиземноморская кампания вице-адмирала Феодора Ушакова, в которой он показал себя не только как великий флотоводец, но и как мудрый государственный деятель, милосердный христианин и благодетель освобожденных им народов.
Первой задачей эскадры было взятие Ионических островов, расположенных вдоль юго-западного побережья Греции, главный из которых - Корфу, имея и без того мощнейшие в Европе бастионы, был еще значительно укреплен французами и считался неприступным. Коренные жители занятых французами островов были православными греками, а на Корфу находилась (пребывающая и доныне) великая христианская святыня - мощи святителя Спиридона Тримифунтского. Феодор Ушаков поступил премудро: он, прежде всего, обратился с письменным воззванием к жителям островов, призывая их содействовать в "низвержении несносного ига" безбожников-французов. Ответом была повсеместная вооруженная помощь населения, воодушевленного прибытием русской православной эскадры. Как ни сопротивлялись французы, наш десант решительными действиями освободил остров Цериго, затем Занте...
Когда французский гарнизон на острове Занте сдался, то "на другой день главнокомандующий вице-адмирал Ушаков, вместе с капитанами и офицерами эскадры, съехал на берег для слушания благодарственного молебна в церкви св. чудотворца Дионисия. Звоном колоколов и ружейной пальбой приветствованы были шлюпки, когда приближались к берегу; все улицы украсились выставленными в окнах русскими флагами - белыми с синим Андреевским крестом, и почти все жители имели такие же флаги в руках, безпрестанно восклицая: "Да здравствует Государь наш Павел Петрович! Да здравствует избавитель и восстановитель Православной Веры в нашем Отечестве!" На пристани вице-адмирал принят был духовенством и старейшинами; он последовал в соборную церковь, а после богослужения прикладывался к мощам святого Дионисия, покровителя острова Занте; жители повсюду встречали его с особенными почестями и радостными криками; по следам его бросали цветы; матери, в слезах радости, выносили детей, заставляя их целовать руки наших офицеров и герб Российский на солдатских сумках. Женщины, а особливо старые, протягивали из окон руки, крестились и плакали", - так записывал очевидец.
То же было и при острове Кефалония: "...жители везде поднимали русские флаги и способствовали десантным войскам отыскивать французов, скрывшихся в горах и ущельях; а когда остров был взят, местный архиерей и духовенство с крестами, все дворянство и жители, при колокольном звоне и пальбе из пушек и ружей, встретили начальника русского отряда и командиров судов, когда они съехали на берег".
Но между тем, с самого начала совместной кампании, особенно когда перешли к военным действиям, выяснилось, что от турецкой вспомогательной эскадры помощи было менее, чем неприятностей и хлопот. Турки, при всех льстивых заверениях и готовности сотрудничать, были настолько неорганизованны и дики, что вице-адмирал должен был держать их позади своей эскадры, стараясь не подпускать к делу. Это была обуза, о которой, впрочем, будучи главнокомандующим, он обязан был заботиться, то есть кормить, одевать, обучать воинскому ремеслу, чтоб использовать хотя бы отчасти. Местное население открывало двери русским - и захлопывало их перед турками. Феодору Феодоровичу приходилось непросто, и он проявил много рассудительности, терпения, политического такта, чтобы соблюсти союзные договоренности и удержать турок от присущих им безобразий - главным образом, от необузданного варварства и жестокости. Особенно не нравилось туркам милостивое обращение русских с пленными французами. Когда Феодор Ушаков принял первых пленных на острове Цериго, турецкий адмирал Кадыр-бей просил его о позволении употребить против них военную хитрость. "Какую?" - спросил Ушаков. Кадыр-бей отвечал: "По обещанию Вашему, французы надеются отправиться в Отечество и лежат теперь спокойно в нашем лагере. Позвольте мне подойти к ним ночью тихо и всех вырезать". Сострадательное сердце Феодора Ушакова, конечно же, отвергло сию ужасающую жестокость, - чему турецкий адмирал крайне дивился... Но особенно много хлопот доставлял Ушакову хитрый и коварный Али-паша, командовавший сухопутными турецкими войсками и привыкший безнаказанно безчинствовать на греческом и албанском побережьях.
10 ноября 1798 года Феодор Ушаков в донесении писал: "Благодарение Всевышнему Богу, мы с соединенными эскадрами, кроме Корфу, все прочие острова от рук зловредных французов освободили". Собрав все силы при Корфу, главнокомандующий начал осуществлять блокаду острова и подготовку к штурму этой мощнейшей в Европе крепости. Блокада, вся тягота которой пала на одну русскую эскадру, проходила в условиях для наших моряков самых неблагоприятных. Прежде всего, последовали значительные перебои с поставкой продовольствия и амуниции, а также и материалов, необходимых для текущего ремонта судов, - все это по договору обязана была делать турецкая сторона, однако сплошь и рядом возникали несоответствия, происходившие от злоупотреблений и нерадения турецких чиновников. Эскадра была "в крайне бедственном состоянии". Турецкие должностные лица, которые обязаны были предоставить в срок десантные войска с албанского берега общим числом до четырнадцати тысяч человек и даже "столько, сколько главнокомандующий от них потребует", в действительности собрали лишь треть обещанного, так что в донесении Государю вице-адмирал Ушаков писал: "Если бы я имел один только полк российского сухопутного войска для десанта, непременно надеялся бы я Корфу взять совокупно вместе с жителями, которые одной только милости просят, чтобы ничьих других войск, кроме наших, к тому не допускать". Помимо неурядиц с союзниками, блокада осложнялась также и упорным сопротивлением французов, да еще и зима в тот год была необыкновенно сурова на юге Европы. "Наши служители, - писал в донесении Ушаков, - от ревности своей и желая угодить мне, оказывали на батареях необыкновенную деятельность: они работали и в дождь, и в мокроту или же обмороженные в грязи, но все терпеливо сносили и с великой ревностию старались". Сам адмирал, поддерживая дух своих моряков, подавал пример неутомимой деятельности. "День и ночь пребывал он на корабле своем в трудах, обучая матросов к высадке, к стрельбе и ко всем действиям сухопутного воина", - писал участник тех событий капитан-лейтенант Егор Метакса. Наконец, все было готово для штурма, и на общем совете положено было исполнить это при первом удобном ветре. Войскам дана была боевая инструкция, которую вице-адмирал Феодор Ушаков закончил словами: "...поступать с храбростию, благоразумно и сообразно с законами. Прошу благословения Всевышняго и надеюсь на ревность и усердие господ командующих".
Благоприятный ветер подул 18 февраля, и в семь часов пополуночи начался штурм. Первоначально удар был обрушен на остров Видо, с моря прикрывавший главную крепость. В описании Егора Метаксы читаем: "Безпрерывная страшная стрельба и гром больших орудий приводили в трепет все окрестности. Остров Видо был весь взорван картечами, и не только окопы, не осталось дерева, которое не было бы повреждено сим ужасным железным градом". В решительных случаях Феодор Ушаков подавал собою пример: так и теперь, сигналом приказавши всем судам продолжать свои действия несмотря на движение флагмана, сам подошел вплотную к берегу против сильнейшей батареи французов и через короткое время сбил эту батарею, у которой "в печах было множество приготовленных каленых ядер", и она ими палила. "Турецкие же корабли и фрегаты - все были позади нас и не близко к острову; если они и стреляли на оный, то чрез нас, и два ядра в бок моего корабля посадили..." - писал впоследствии адмирал. "Остров усеян был нашими ядрами, сильною канонадою все почти батареи его истреблены и обращены в прах". В то же время на флагманском корабле "Святой Павел" был поднят сигнал к высадке десанта, заблаговременно посаженного на гребные суда. Под прикрытием корабельной артиллерии десант утвердился между вражескими батареями и пошел к середине острова. Турки, входившие в состав десанта, озлобленные упорным сопротивлением французов, принялись резать головы всем пленным, попавшимся в их руки. Происходили жестокие сцены, подобные следующей, описанной очевидцем: "Наши офицеры и матросы кинулись вслед за турками, и так как мусульманам за каждую голову выдавалось по червонцу, то наши, видя все свои убеждения не действительными, начали собственными деньгами выкупать пленных. Заметив, что несколько турок окружили молодого француза, один из наших офицеров поспешил к нему в то самое время, когда несчастный развязывал уже галстух, имея перед глазами открытый мешок с отрезанными головами соотечественников. Узнав, что за выкуп требовалось несколько червонцев, но не имея столько при себе, наш офицер отдает туркам свои часы - и голова француза осталась на плечах..." Увещания и угрозы не могли привести турок к послушанию; тогда командир русских десантников составил каре из людей своего отряда, чтобы в середине его укрывать пленных, и тем спасена была жизнь весьма многих. Впоследствии Егор Метакса писал: "Русские и здесь доказали, что истинная храбрость сопряжена всегда с человеколюбием, что победа венчается великодушием, а не жестокостью, и что звание воина и христианина должны быть неразлучны".
К двум часам пополудни остров Видо был взят. На следующий день, 19 февраля 1799 года, пала и крепость Корфу. Это был день великого торжества адмирала Феодора Ушакова, торжества его военного таланта и твердой воли, поддержанных храбростью и искусством его подчиненных, их доверием к своему победоносному предводителю и его уверенностью в их непоколебимое мужество. Это был день торжества русского православного духа и преданности своему Отечеству. Взятый в плен "генерал Пиврон был объят таким ужасом, что за обедом у адмирала не мог удержать ложки от дрожания рук, и признавался, что во всю свою жизнь не видал ужаснейшего дела". Узнав о победе при Корфу, великий русский полководец Суворов воскликнул: "Ура! Русскому флоту! Я теперь говорю сам себе: зачем не был я при Корфу хотя мичманом?" а другой день после сдачи крепости, когда главнокомандующему привезены были на корабль "Святой Павел" французские флаги, ключи и знамя гарнизона, он сошел на берег, "торжественно встреченный народом, не знавшим границ своей радости и восторга, и отправился в церковь для принесения Господу Богу благодарственного молебствия... А 27 марта, в первый день Святой Пасхи, адмирал назначил большое торжество, пригласивши духовенство сделать вынос мощей Угодника Божиего Спиридона Тримифунтского. Народ собрался со всех деревень и с ближних островов. При выносе из церкви святых мощей расставлены были по обеим сторонам пути, по которому пошла процессия, русские войска; гробницу поддерживали сам адмирал, его офицеры и первые чиновные архонты острова; святые мощи обнесены были вокруг крепостных строений, и в это время отовсюду производилась ружейная и пушечная пальба... Всю ночь народ ликовал".
Император Павел I за победу при Корфу произвел Феодора Ушакова в адмиралы. Это была последняя награда, полученная им от своих государей.
Воздав благодарение Богу, Феодор Феодорович продолжил выполнение возложенных на него задач. Требовалось образовать на освобожденных островах новую государственность, и адмирал Ушаков, как полномочный представитель России, не поступаясь своими христианскими убеждениями, сумел создать на Ионических островах такую форму правления, которая обезпечила всему народу "мир, тишину и спокойствие". "Люди всех сословий и наций, - обращался он к жителям островов, - чтите властное предназначение человечности. Да прекратятся раздоры, да умолкнет дух вендетты, да воцарится мир, добрый порядок и общее согласие!.." Феодор Ушаков, будучи верным слугой Царю и Отечеству, ревностно отстаивал интересы России и в то же время как христианин, как человек "доброты необыкновенной", он движим был искренним желанием дать греческому населению - друзьям России, единоверцам, недавним соратникам в освобождении островов "от зловредных и безбожных французов" - спокойствие и благополучие. Так образовалась Республика Семи Соединенных Островов - первое греческое национальное государство нового времени. Феодор Ушаков, показавший здесь себя великим сыном России, говорил впоследствии, что "имел счастие освобождать оные острова от неприятелей, установлять правительства и содержать в них мир, согласие, тишину и спокойствие..."
В то же время, попущением Божиим, пришлось Феодору Феодоровичу претерпеть великие нравственные страдания. Прежде всего, некоторые турецкие военноначальники, разгневанные строгими мерами русского адмирала, решительно пресекавшего жестокости и кощунства турок, грабивших церкви и разорявших иконостасы, начали клеветать на Феодора Ушакова, обвиняя его перед русским посланником в Константинополе Томарой в том, что адмирал-де неправильно распределяет между союзными эскадрами призовые, полученные за победу, к тому же присваивая их себе... Честный и нестяжательный Феодор Феодорович должен был объясняться. Со скорбью писал он посланнику: "Я не интересовался нигде ни одной полушкою и не имею надобности; Всемилостивейший Государь мой Император и Его Султанское Величество снабдили меня достаточно на малые мои издержки. Я не живу роскошно, потому и не имею ни в чем нужды, и еще уделяю бедным, и для привлечения разных людей, которые помогают нам усердием своим в военных делах. Я не имею этой низости, как злословит меня капудан-паша..." И в другом письме: "Все сокровища в свете меня не обольстят, и я ничего не желаю и ничего не ищу от моего малолетства; верен Государю и Отечеству, и один рубль, от Монаршей руки полученный, почитаю превосходнейше всякой драгоценности, неправильно нажитой".
Было и другое: лучшие качества Феодора Ушакова как воина-христианина, например, его милосердие к пленным, входили в конфликт с интересами государственной власти; сколько сердечной боли должен был испытывать адмирал, которому вышеупомянутый В. С. Томара, называя его "наш добрый и честный Феодор Феодорович", препровождал секретное распоряжение, в коем, "при изъявлении душевного почтения к полезным и славным трудам" адмирала, ему разъяснялось, "что намерение Высочайшего Двора есть стараться чем можно более раздражить взаимно Порту и Францию; следственно, соблюдая... в рассуждении французов правила войны, вообще принятые, не должно понуждать турков к наблюдению их. Пущай они что хотят делают с французами... а [русским] обременяться пленными не следует и невозможно". И сколько было случаев, подобных этому!
И наконец, положение самой русской эскадры, которой необходимо было продолжать военные действия против французов, оставалось во многих отношениях тяжелым. Прежде всего, продовольствие, поставляемое турками из Константинополя, было весьма нехорошего качества, да и поставлялось невовремя; эти "и прочие разные обстоятельства, - писал адмирал, - повергают меня в великое уныние и даже в совершенную болезнь. Изо всей древней истории не знаю и не нахожу я примеров, чтобы когда какой флот мог находиться в отдаленности без всяких снабжений и в такой крайности, в какой мы теперь находимся... Мы не желаем никакого награждения, лишь бы только служители наши, столь верно и ревностно служащие, не были бы больны и не умирали с голоду". Эти его слова, полные скорби и недоумения от происходящего, многого стоят. Что же помогло устоять русским морякам против стольких испытаний? Несомненно, их православный дух, их верность Царю и Отечеству, великий пример главнокомандующего и их всеобщая любовь к нему - "батюшке нашему Феодору Феодоровичу". Он всегда учил своих офицеров: "Запомните непреложное правило, что командир над кораблем почитается защитителем других и отцом всего экипажа".
А между тем миссия его в Средиземном море еще не закончилась. В Северной Италии русские под предводительством славного Суворова громили "непобедимую" армию французов. Суворов просил адмирала Ушакова с юга оказывать ему всемерную поддержку. И вот, находясь в теснейшем взаимодействии, они били французских республиканцев на суше и на море. Два великих сына России - они показали всему миру, что такое русское воинство. Отряды кораблей с десантом стремительными передвижениями по Адриатике и вдоль юго-западных берегов Италии наводили панику на французские гарнизоны. Но и тут не обошлось без козней: интриговали англичане, а их знаменитый контр-адмирал Горацио Нельсон всячески пытался досаждать Ушакову; слава русского флотоводца не давала покоя Нельсону. В переписке с своими друзьями он заявлял, что Ушаков "держит себя так высоко, что это отвратительно". Спокойная учтивость русского адмирала раздражала Нельсона: "Под его вежливой наружностью скрывается медведь..." И наконец, уже с полной откровенностью: "Я ненавижу русских..." Это чувствовал и сам Феодор Феодорович: "Зависть, быть может, против меня действует за Корфу... Что сему причиною? не знаю..." Тем временем русские моряки и десантники взяли город Бари, где отслужили благодарственный молебен у мощей Святителя Николая чудотворца, затем Неаполь и 30 сентября 1799 года вошли в Рим.
Неаполитанский министр Мишуру, бывший при нашем отряде, с изумлением писал адмиралу Ушакову: "В промежуток 20 дней небольшой русский отряд возвратил моему государству две трети королевства. Это еще не всё, войска заставили население обожать их... Вы могли бы их видеть осыпанными ласками и благословениями посреди тысяч жителей, которые назвали их своими благодетелями и братьями... Конечно, не было другого примера подобного события: одни лишь русские войска могли совершить такое чудо. Какая храбрость! Какая дисциплина! Какие кроткие, любезные нравы! Здесь боготворят их, и память о русских останется в нашем отечестве на вечные времена".
Предстояло еще взятие Мальты, но тут на исходе 1799 года адмирал Феодор Ушаков получил приказ Императора Павла I о возвращении вверенной ему эскадры на родину, в Севастополь...
Он еще несколько времени провел на Корфу, готовя эскадру к длительному пути, занимаясь делами местного управления, прощаясь с Островами. Он полюбил греков, и они сторицею платили ему тем же; они видели в нем друга и освободителя. "Безпрестанно слышу я просьбы и жалобы народные, и большей частью от бедных людей, не имеющих пропитания..." - и адмирал, будучи печальником народных нужд, старался с помощью Божией, насколько мог, способствовать улучшению их жизни. Жители Республики Семи Соединенных Островов прощались с адмиралом Феодором Ушаковым и его моряками не скрывая слез, благодаря их и благословляя. Сенат острова Корфу назвал его "освободителем и отцом своим". "Адмирал Ушаков, освободя сии острова геройственною своею рукою, учредив отеческими своими благорасположениями соединение их, образовав нынешнее временное правление, обратил яко знаменитый освободитель все свое попечение на пользу и благоденствие искупленных им народов". На золотом, осыпанном алмазами мече, поднесенном ему, была надпись: "Остров Корфу - адмиралу Ушакову". На золотой медали от жителей острова Итака - "Феодору Ушакову, российских морских сил главному начальнику, мужественному освободителю Итаки". Столь же памятные и дорогие награды были и от других островов. Но адмирал, слишком хорошо уже узнавший превратности высшей политической жизни, покидал Ионические острова с чувством тревоги за их дальнейшую судьбу. На душе его было скорбно... 26 октября 1800 года эскадра адмирала Феодора Ушакова вошла в Севастопольскую бухту.
В ночь на 11 марта 1801 года заговорщиками был убит Император Павел I. На Российский престол взошел его сын Александр I. Политика России менялась. Вскоре адмирал Феодор Ушаков был переведен в Санкт-Петербург. При Дворе возобладало мнение о ненужности большого флота для "сухопутной" России. Тогдашний морской министр высказывался о флоте, что "он есть обременительная роскошь", а другой деятель морского ведомства писал: "России нельзя быть в числе первенствующих морских держав, да в том и не представляется ни пользы, ни надобности". В 1804 году Феодор Феодорович составил подробнейшую записку о своем служении Российскому флоту, в которой подытоживал свою деятельность: "Благодарение Богу, при всех означенных боях с неприятелем и во всю бытность онаго флота под моим начальством на море, сохранением Всевысочайшей Благости ни одно судно из онаго не потеряно и пленными ни один человек из наших служителей неприятелю не достался".
Обострялись болезни, усиливались душевные скорби. Но не забывал адмирал заботиться о ближних своих: в его дом в Петербурге часто приходили за помощью. Одних он снабжал деньгами, одеждой, за других, особо нуждающихся, ходатайствовал перед более имущими господами. Например, переписываясь с известным благотворителем графом Н. П. Шереметевым, построившим в Москве в память своей умершей жены Странноприимный дом, Феодор Феодорович не однажды обращался к нему с просьбами подобного характера: "Зная доброе расположение Ваше к спасительным делам и благодеянию, посылаю к Вашему Сиятельству двух странниц, пришедших из отдаленного края просить позволения о построении храма Божиего и устроении жилищ в пользу увечных и больных. По их бедности я содержу их в своем доме и одел их". Кроме того, он взял на себя покровительство и заботу об осиротевших племянниках.
Продолжая нести службу в должности главного командира Балтийского гребного флота, а кроме того еще и начальника Петербургских флотских команд и председателя квалификационной комиссии "по производству в классные чины шкиперов, подшкиперов, унтер-офицеров и клерков Балтийских и Черноморских портов", образованной при Морском кадетском корпусе, Феодор Ушаков старался и эти обязанности исполнять с ревностью и усердием, как это вообще было ему свойственно в любом деле. С болью следил он за происходившим в Европе: близился к завершению один из этапов франко-русской войны, готовился мир в Тильзите; Император Александр I сделается союзником Наполеона Бонапарта, а Ионические острова будут переданы "зловредным" французам. Феодору Феодоровичу предстояло пережить и это.
19 декабря 1806 года он подал Императору прошение об отставке: "Душевные чувства и скорбь моя, истощившие крепость сил, здоровья, Богу известны - да будет воля Его святая. Все случившееся со мною приемлю с глубочайшим благоговением..." Эти слова, венчающие ратный подвиг, славное и многотрудное служение родному Отечеству, свидетельствуют, что непобедимый адмирал исполнен был смирения и покорности воле Божией, и благодарения Богу за все, - это были чувства истинно христианские.
Отойдя от служебных дел, он некоторое время жил в Санкт-Петербурге, продолжая покровительствовать племянникам, и готовился к переезду на постоянное и уже последнее место своей земной жизни. У него было несколько небольших деревень на родине в Ярославской губернии, был участок земли вблизи Севастополя... Душа адмирала, от младенчества взыскавшая Господа, просила покоя, уединения, молитвы. Он принял решение, исполненное глубокого смысла: он избрал для жительства тихую деревню Алексеевку, в Темниковском уезде, вблизи Санаксарского Рождество-Богородичного монастыря, где в годы его ратных подвигов молился о нем его родной дядя - преподобный Феодор. Несомненно, что молитвенное их общение никогда не прерывалось. Потому и устремилась сюда, к святой обители душа адмирала, что здесь подвизался о Господе и упокоился самый духовно близкий ему человек на земле. Монах и моряк - они оба были воинами Христовыми, оба делали одно дело: ревностно служили Господу - на том поприще, на которое Он их призвал.
Перед тем, как окончательно в 1810 году покинуть столицу, Феодор Феодорович, "памятуя час смертный с каковою незапностью оный приключается", написал завещание. Никогда не имевший своей семьи и своих детей, он все небогатые владения передал в собственность племянникам, "которых почитаю я вместо детей моих и о благе их стараюсь как собственный их отец".
Сохранилось свидетельство тогдашнего настоятеля монастыря иеромонаха Нафанаила о завершающем периоде земной жизни Феодора Феодоровича: "Адмирал Ушаков, сосед и знаменитый благотворитель Санаксарской обители, по прибытии своем из Санкт-Петербурга, вел жизнь уединенную в собственном своем доме, в деревне Алексеевке, расстоянием от монастыря через лес версты три, который по воскресным и праздничным дням приезжал для богомолья в монастырь к службам Божиим во всякое время. В Великий пост живал в монастыре, в келии, для своего пощения и приготовления к Св.Тайнам по целой седмице и всякую продолжительную службу с братией в церкви выстаивал неопустительно и слушал благоговейно; по временам жертвовал от усердия своего обители значительные благотворения; так же бедным и нищим творил всегдашние милостивые подаяния и вспоможения".
Началась Отечественная война 1812 года. На борьбу с французами поднялся весь народ. В Тамбовской губернии, как и по всей России, создавались ополчения для защиты Отечества. На губернском собрании дворянства, в котором Феодор Феодорович не смог принять участия по болезни, он был избран большинством голосов начальником внутреннего тамбовского ополчения. Предводитель дворянства писал ему: "Долговременная опытность службы Вашей и отличное усердие перед Престолом Российской державы, Вами доказанные, да подадут дворянству твердые способы к ревностным подвигам на пользу общую, да подвигнут всех к благодетельным пожертвованиям и да вдохнут готовность в сердце каждого принять участие к спасению Отечества..." "За благосклонное, доброе обо мне мнение и за честь сделанную приношу всепокорнейшую мою благодарность, - отвечал адмирал. - С отличным усердием и ревностию желал бы я принять на себя сию должность и служить Отечеству, но с крайним сожалением за болезнью и великой слабостью здоровья принять ее на себя и исполнить никак не в состоянии и не могу". Но, между тем, вместе с темниковским соборным протоиереем Асинкритом Ивановым он устроил госпиталь для раненых, дав деньги на его содержание. Две тысячи рублей им было внесено на формирование 1-го Тамбовского пехотного полка. Все, что имел, отдавал он "на воспомоществование ближним, страждущим от разорения злобствующего врага..." Еще в 1803 году им были внесены двадцать тысяч рублей в Опекунский совет Санкт-Петербургского воспитательного дома; теперь он всю сумму с причитающимися на нее процентами передал в пользу разоренных войной: "Я давно имел желание все сии деньги без изъятия раздать бедствующим и странствующим, не имеющим жилищ, одежды и пропитания". Не только крестьяне окрестных деревень и жители города Темникова, но и из отдаленных мест приезжали к нему многие. С страдальцами, лишившимися имуществ, делился он тем, что имел; обремененных скорбию и унынием утешал непоколебимою надеждой на благость Небесного Промысла. "Не отчаивайтесь! - говорил он. - Сии грозные бури обратятся к славе России. Вера, любовь к Отечеству и приверженность к Престолу восторжествуют. Мне немного остается жить; не страшусь смерти, желаю только увидеть новую славу любезного Отечества!"
Остаток дней своих, по словам того же иеромонаха Нафанаила, адмирал провел "крайне воздержанно и окончил жизнь свою как следует истинному христианину и верному сыну Святой Церкви 1817 года октября 2-го дня и погребен по желанию его в монастыре подле сродника его из дворян, первоначальника обители сия иеромонаха Феодора по фамилии Ушакова же".
Отпевал Феодора Феодоровича в Спасо-Преображенской церкви города Темникова протоиерей Асинкрит Иванов, который за день до кончины праведника, в праздник Покрова Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, принимал его последнюю исповедь и причащал Святых Таин; когда гроб с телом усопшего адмирала при большом стечении народа, был вынесен на руках из города, его хотели положить на подводу, но народ продолжал нести его до самой Санаксарской обители. Там встретила благоверного боярина Феодора монастырская братия. Феодор Феодорович был погребен у стены соборного храма, рядом с родным ему преподобным Старцем, чтобы быть им отныне вместе навеки.
После праведной кончины Феодора Феодоровича прошло почти два столетия. Его подвижническая и высокодуховная жизнь, его добродетели не были забыты в родном Отечестве. Его заветами жили русские воины и флотоводцы, православная русская армия.
Когда наступили времена гонений на Русскую Православную Церковь, Санаксарский монастырь, где упокоился Феодор Феодорович, был закрыт. Часовня, выстроенная над могилой адмирала, была до основания разрушена, честные его останки в 1930-е годы были осквернены безбожниками.
В годы Великой Отечественной войны 1941 - 1945 годов воинская слава Феодора Феодоровича Ушакова была вспомянута, его имя, наряду с именами святых благоверных князей-воинов Александра Невского и Димитрия Донского, вдохновляло к подвигу защитников Родины. Был учрежден боевой орден адмирала Ушакова, который стал высшей наградой для воинов-моряков.
Когда же, в 1944 году, возник вопрос о месте погребения адмирала Ушакова. Была создана государственная комиссия, которая произвела раскопки на территории Санаксарского монастыря и вскрытие могилы адмирала Ушакова у стены соборного храма. Честные останки Феодора Феодоровича оказались нетленны, что было отмечено в соответствующем документе комиссии.
Отныне могила Феодора Ушакова и, как следствие, весь Санаксарский монастырь находились под присмотром государственной власти, и это предотвратило разрушение чтимой праведником обители.
В 1991 году Санаксарский монастырь был возвращен Русской Православной Церкви. Почитание святого праведника год от году возрастает. На его могиле служатся панихиды, многочисленные паломники - духовенство, монашествующие, благочестивые миряне, среди которых часто можно видеть воинов-моряков, - приходят поклониться Феодору Феодоровичу Ушакову, ревностному служителю Отечеству и народу Божиему, явившему собою великий пример воинской доблести, милосердия и христианского благочестия.

Преподобный Феодор Санаксарский

382Преподобный Феодор Санаксарский

Преподобный отец наш Феодор Санаксарский родился в 1718 году в сельце Бурнаково Романовского уезда Ярославской провинции, в родовом имении благочестивых дворян Игнатия и Ирины Ушаковых, и при святом крещении был наречен Иоанном. Возраставшего в родительском доме отрока от юности напитывали благочестием, усердно научая его Закону Божиему и добродетельной жизни. Когда Иоанну было шесть лет, у него умерла мать. Вскоре отец женился второй раз. Его новая супруга Параскева и воспитала отрока Иоанна в вере и благочестии.

Когда Иоанн достиг совершеннолетия, его родители, как люди состоятельные, определили юношу на воинскую службу в гвардейский Преображенский полк в Санкт-Петербурге, где за особое усердие Иоанна вскоре произвели в сержанты.

Живя в столице, в довольстве, среди веселых и безпечных товарищей, среди раздольного быта и увеселений, обычных тогда в столице и гвардии, молодой Иоанн Ушаков легко мог бы со временем потерять свои природные благочестивые наклонности, ибо, по слову Апостола, "худые сообщества развращают добрые нравы" (1 Кор. 15, 33). Но человеколюбивый Господь, не хотящий смерти грешника, но ожидающий обращения его и "еже живу быти ему" (Иез. 18, 23), не оставил юношу окончательно уклониться от благого пути правды Божией и погибнуть в развращении, но сподобил его прийти к покаянию следующим образом.

Во время обычного шумного собрания гвардейцев-товарищей Иоанна, в самый разгар веселья, один из юношей, бывший до того совершенно здоров и весел, внезапно упал замертво. Увидев умершего без покаяния товарища, Иоанн, словно очнувшись от обаяния мирских соблазнов, внезапно осознал всю непрочность того, что люди называют счастием. Тотчас же решился юноша оставить все: воинский чин, друзей, родителей и всю красоту этого мира, и тайно бежать в пустыню, желая стяжать звание воина Царя Небесного, наследовать гражданство Небесного Иерусалима, "вчиниться в лице другов Христовых", среди истинной красоты Царствия Божиего. Жаждущая сугубого подвига юная душа укрепилась тогда словами преподобного Иоанна Лествичника: "Изыдите от среды их, и отлучитеся, и нечистоте мира не прикасайтеся, глаголет Господь (2 Кор. 6, 17). Кто бо когда у них сотвори чудеса? Кто мертвых возстави? Кто изгна демонов? Никтоже. Вся бо сия иноков суть награждения, яже мир вместити не может. Аще же бы возмог, то к чему бы был иноческий подвиг и отшельничество?" (Лествица. Степень 2.)

Вняв, таким образом, всем существом своим гласу Божию, зовущему к каждому сердцу, но не в каждом находящему отклик, Иоанн, наскоро собравшись, спешно выехал из столицы с одним слугой, как бы в родительский дом, желая лишь Обителей Отца Небесного. Отъехав несколько верст от города, юноша отпустил слугу обратно, а сам переоделся в нищенскую одежду и пошел на берега Двины в поморские леса.

После нескольких дней пути попустил Господь Иоанну испытание тщеславием, желая укрепить через это Своего раба.

На дороге вблизи Ярославля неожиданно встретился ему родной дядя, ехавший в богатой карете со слугами. Желая приветствовать родственника, Иоанн поклонился дяде, но тот, не узнав в оборванной одежде своего племянника, даже не обратил на него внимания. Сильное смущение возмутило душу молодого подвижника. Вспомнил он свою прежнюю безбедную жизнь, которую проводил в довольстве и покое. Враг же спасения нашего, ободренный мгновением смущения, тотчас представил воображению юноши ослепительные картины балов и торжественных выездов, множество слуг и легкую жизнь в роскоши и неге, все яркие соблазны столичной жизни и удалое веселие гвардейского полка. Но Иоанна, познавшего суетность земного счастия, уже не прельстили диавольские ухищрения. С молитвою, осенив себя крестным знамением, юноша превозмог минутное сомнение и с новыми силами направился к поморским лесам, ставшим для него началом пути ко спасению.

Вскоре, неуклонно преодолевая борения и соблазны, Иоанн, едва переступивший порог двадцатилетия, достиг лесов на берегах Двины. Углубившись в лесные дебри, молодой подвижник нашел в чаще опустевшую келию и жил в ней один более трех лет, одному лишь Богу работая в сокрушении сердца, подвизаясь в посте, молитве и терпении скорбей. Пищу, самую скудную, и все немногое, необходимое для жизни, ему приносили боголюбивые жители окрестных селений.

Вскоре местное начальство усилило гонения на селившихся в северных лесах раскольников, а при случае теснило и уединившихся там православных пустынников, проживавших без документов. Начали притеснять и Иоанна, подозревая в нем раскольника; он же терпеливо сносил все оскорбления и даже побои.

Однажды, увидев святого, вынужденного прийти в ближайшее селение за самым необходимым, некоторые поселяне вновь стали несправедливо оскорблять Иоанна. Подвижник все сносил в молчании и смирении. Не вынося такого обличения своей злобе, нечестивцы настолько распалились ненавистью, что с побоями поволокли святого в ближайший город Архангельск для суда и расправы. Скорбя о таком падении собратьев, преподобный умолял их отпустить его и обещал совершенно покинуть поморские леса, лишь бы не быть причиной соблазна и злобы. Но мучители преподобного лишь усерднее влекли Иоанна на расправу, словно прообразуя будущие его мучения за Правду Божию. Но вскоре сильная усталость овладела нечестивцами, и они, вняв, наконец, усердным молениям святого, как бы нехотя отпустили его. С таким большим трудом освободившись, Иоанн вынужден был спешно перейти из своей уединенной келии в Площанскую пустынь Орловской губернии.

Придя в Площанскую пустынь, Иоанн при встрече с настоятелем обители назвался церковнослужителем. Старец игумен долго не соглашался принимать пришедшего без вида (паспорта) юношу, остерегаясь раскольников или беглых преступников. Лишь уступая настойчивой и усиленной просьбе, настоятель поставил Иоанна читать в церкви богослужебное последование и из его чтения сразу понял, что перед ним не церковник, а какой-нибудь дворянский сын. Опасаясь, как бы из-за него не было в обители какой-либо неприятности, настоятель поселил Иоанна в одной из отдаленных келий в лесу, устроенных прежде жившими там подвижниками.

Но не долго пожил любитель безмолвия в пустыни. По прошествии немногого времени благоволил Господь явить Своего светильника миру. По Высочайшему повелению послана была сыскная команда для выявления всех, укрывающихся в лесах от закона, и для разорения их тайных жилищ. Взят был и Иоанн как не имеющий вида. При допросе он откровенно сказал, что тайно ушел из службы в гвардии, а потому сразу был доставлен в Санкт-Петербург к Императрице Елисавете Петровне. Случись такое событие на несколько лет раньше, в царствование суровой Анны Иоанновны, не сдобровать бы Ушакову. Но Елисавета Петровна была ласкова, набожна, чтила монахов и покровительствовала настоящим пустынникам.

Приведенный во дворец, Иоанн, в ожидании приема у Государыни, был поставлен под царским крыльцом. А так как прежде ухода из мира он был известен многим как природный дворянин и немалый чин в Преображенском полку, то по Петербургу, а в особенности в гвардейских полках, быстро пронеслась весть, что сержант Ушаков сыскан. Многие, допущенные ко Двору, собрались посмотреть на молодого подвижника, смиренно стоящего у крыльца. За прошедшие шесть лет Иоанн сильно изменился, и трудно было в этом изможденном постом человеке узнать блестящего гвардейца, веселого товарища по столичным забавам и развлечениям. От великого воздержания Иоанн был сух и бледен лицом, одет лишь во скудную власяницу, подпоясан простым ремнем. Но особенно поражала всех лежащая на преподобном печать глубокого смирения и послушания воле Божией, словно пронизывающая молодого подвижника. Видя это, многие умилялись и клали в своем сердце намерение оставить мир и следовать тесным путем, подобно Иоанну, в Царство Небесное.

После доклада Иоанна провели к Императрице. Увидев преподобного, она по-матерински милостиво спросила его: "Зачем ты ушел из моего полка?" - "Для удобства спасения души, Ваше Величество", - с кротостью отвечал Иоанн. "Не вменяю тебе побега в проступок и жалую тебя прежним чином, - сказала Государыня, испытывая твердость намерения Иоанна, - вступай в прежнее звание". На это святой ответил: "Ваше Величество. В начатой жизни для Бога и спасения моей души желаю пребыть до конца, а прежней жизни и чина не желаю". Снова спросила его Императрица: "Для чего же ты тогда не спросясь ушел из полка? К такому деланию и от нас ты мог быть отпущен". - "Если бы тогда просил я об этом Ваше Величество, то не поверили бы Вы мне, молодому и не испытавшему всей трудности монашеского жития. Теперь же, после убогого моего искуса, утруждаю Ваше Величество просьбой - дайте мне умереть монахом". Видя такую решимость подвижника, Императрица спросила Иоанна, где бы желал он подвизаться. "В Саровской пустыни, Ваше Величество". Государыня согласилась, но, испытывая смирение молодого подвижника, оставила его для принятия монашеского пострига в Александро-Невском монастыре Санкт-Петербурга. Так, по воле Божией и согласно повелению Императрицы, после трехлетнего послушнического искуса в Александро-Невской обители, 13 августа 1748 года тридцатилетний Иоанн Ушаков был пострижен в монахи. Постриг, в присутствии Императрицы Елисаветы Петровны, совершил начальствовавший тогда в обители Высокопреосвященнейший Феодосий, нарекший нового монаха именем Феодор, тезоименно святому благоверному князю Феодору, Ярославскому чудотворцу (память 19 сентября).

С самого первого дня своего монашеского делания Феодор, внимая своему спасению, неисходно подвизался в той обители, любя безмолвие, неустанно упражняясь в посте и молитве. Когда же восхотел Господь испытать Своего раба и укрепить его твердость и терпение, то попустил ему плотскую брань, такую, что и сам Феодор удивлялся ей. Однако, возложив все упование на Бога и ожидая лишь от Него избавления, преподобный усилил прилежное моление и постился до изнеможения. Бог же, видя Своего раба в подвиге усердно подвизающегося, облегчил ему плотскую брань, посрамив завистника нашего спасения.

Но вскоре явилась, по зависти вражией, новая брань. Произошло это по следующей причине. Видя и зная истинно подвижническую жизнь преподобного Феодора, Государыня Императрица Елисавета Петровна была к нему по-матерински милостива и внимательна. Бывая в обители, она всякий раз спрашивала, не обижает ли его кто. А Наследник, впоследствии Император, Петр Феодорович и вовсе любил при случае повторить, что "в Александро-Невском монастыре только один монах - Ушаков", уважая его подлинное благочестие, постный, в отличие от прочих монахов, вид и добродетели. Жители же Петербурга, всякого чина и звания, вспоминая веселую жизнь сего отца в бытность его гвардейцем, удивлялись, видя настоящее его строгое монашеское житие и почет от Царственных Особ, и склоняли свои души к покаянию. Вскоре петербургские жители, хотящие жить в мире богоугодно, начали приходить к нему, умоляя дать наставление: как им, с детьми в мире живущим, угодить Богу. Преподобный Феодор со смирением отказывался от этого, указывая приходящим на многих ученых монахов, живущих в обители, могущих научить праведной жизни. Однако посетители искали не учености, а опытности духовной. Постническая жизнь самого Феодора, усердно следовавшего путем Христовых заповедей, побуждала людей вновь просить молодого подвижника разрешить их духовные нужды и недоумения. В числе обращающихся к нему были и гвардейцы, прежние его сослуживцы. Видя неотступность приходящих к нему и крайнюю необходимость помочь людям, преподобный Феодор сокрушал себя прилежной молитвой, прося у Бога просветить его разум к пониманию Писания, если Его святой воле угодно, чтобы люди назидались через его недостоинство. И не оставил Господь Своего угодника, сподобив его дара разумения Писания и умения ясно разрешать все духовные нужды в людях. Чтение же творений святителя Иоанна Златоустого наполнило его душу от чистого источника духовной мудрости и поучениям старца Феодора дало изящность и ясность. Поэтому и обратился к святому скорбящий народ за советом и утешением. Но жившие в обители ученые монахи из зависти, а затем и ненависти, начали жаловаться Высокопреосвященнейшему, что простой-де монах привлекает к себе народ, безпокоит обитель и производит соблазн. Владыка, ежедневно слыша доносы, приказал казначею не пускать в обитель людей, идущих к преподобному за советами и утешением, чем вверг чад старца Феодора в великую скорбь и уныние. Преподобный Феодор, сидя в безмолвии в своей келии, слыша и видя совершающееся неправедное повеление, раздражился духом, как и о великом Златоусте говорится, пошел в келию казначея той обители и, при обычной скромности своей, сказал ему: "Прошу Ваше Преподобие объяснить мне, почему запрещен вход в монастырь для желающих приходить ко мне и кто это запретил?" Казначей отвечал старцу: "Не годится тебе в дела учительства входить и через хождение к тебе толпы народа братию соблазнять. Уже и Высокопреовященнейший видя такую непристойность, приказал все это запретить". На это блаженный ответил ему: "Если в моем учении есть что-то незаконное, то пусть архиерей обличит меня. А без причины наводить такую скорбь людям, желающим видеть мое убожество, не архипастырское дело. Судит ему за это Господь Бог". Тут же об этом ответе стало известно Высокопреосвященнейшему, который, тщательно исследовав учение старца, не нашел ничего запрещенного и вынужден был вновь допустить к преподобному народ, но с того времени стал гневаться на Феодора и измышлять на него козни с прочими клеветниками и завистниками. Так досаждали они святому, что и день и, особенно, ночь был старец Феодор в опасности. Но помня, что и влас главы нашей без воли Божией не погибнет (ср.: Мф. 10, 30), преподобный не оставлял своего учительства и поучал всех, приходящих к нему в различных духовных недугах - наставлениями врачуя и утешая. Крепко держал в памяти преподобный слово Сирахово: "Не удерживай слова, когда оно может помочь" (Сир. 4, 27). И в творениях Златоуста тоже: "Случается часто, что приятное [полезное] слово больше довольствует неимущего, чем подаяние... добрым советом может быть большее приобретение, ибо не голод насыщается, но спасается от лютой смерти" (25 беседа на Деяния; 41 беседа на Бытие). Так блаженный Феодор не оставлял своего доброго подвига и усердно помогал всем, приходящим к нему в душевных скорбях. Отводил от отчаяния страждущих недоумениями и наставлял на путь истинный; печали от диавола, наносимые на душу, отсекал от сердец мечом здравого своего рассуждения и приводил их в совершенный порядок христианского любомудрия. И от этого многие так возлюбили его, что всю свою жизнь на него возложили, и что бы он им не сказал, все с радостию и великим усердием спешили исполнить за любовь к Богу. Все ученики его казались между собою как единоутробные братья через причастие небесной любви. Не было в них ни зависти, ни ревности, но удивительное кроткое согласие и единение. Им дано было от отца Феодора наставление, как оберегаться греховных страстей и сластей, воюющих на душу (1 Пет. 2, 11), потому что тот, кто друг мирским страстям, тот враг Богу и Кресту Христову. Учил преподобный, как жить в мире, терпеть скорби ради Бога с радостию и благодарением; учил, какое носить платье и как в пище и питии быть умеренными; как быть не строптивыми и развращенными, но жить по святым правилам. В праздничные дни для душеспасительного собеседования и чтения святоотеческих творений сходиться к одному из более сведущих и образованных учеников его, а для решения недоумений приходить в обитель к старцу Феодору. Дано им было и молитвенное правило.

Но ненавидящий добро диавол не переставал многими кознями, действуя через развращенных людей, досаждать старцу и его ученикам. Ученые монахи поносили их, называя святошами и даже раскольниками. Чада же старца многие годы все терпели со смирением, принимая поношения с радостью. Росла зависть и к самому отцу Феодору за собранное им духовное братство. Особенно возросла ненависть к преподобному после того, как поставленный у мощей св. блгв. князя Александра Невского, приносил он денег много больше, чем бывшие до него на этой должности завистники. Настолько возросла злоба вражия, что уже и к смерти готовился святой Феодор, но не желая мстить, все терпел великодушно, молясь за своих обидчиков, хотя и имел возможность доложить Императрице о творящихся беззакониях. Как ни желали завистники сослать преподобного в дальние монастыри, но не могли сделать этого без воли Государыни и только злобствовали на блаженного и причиняли ему досаждения и неудобства.

Потерпев таким образом девять лет и видя себя источником гнева, сильной злобы и соблазна, преподобный Феодор решился уехать из обители по слову Христову: "Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой" (Мф. 10, 23). Святой Феодор просил начальство монастыря отпустить его в Саровскую пустынь, куда и прежде хотел поступить. Вскоре желание старца, не без содействия возликовавших врагов святого, было исполнено. Получив желаемое увольнение, преподобный исходатайствовал у Св. Синода отпускные грамоты для своих духовных чад, желавших следовать за старцем в Саров, и в 1757 году выехал из Санкт-Петербурга с радостью, после долгой борьбы и томления духа. С ним выехали и привязанные к нему духовной любовью ученики и ученицы, оставившие блага града земного ради Града Небесного.

Прибыв в город Арзамас и не доезжая шестидесяти верст до Сарова, старец поместил немногих своих учениц в девичьем Никольском монастыре, а сам с учениками поселился в Саровской пустыни. Вскоре умножившиеся ученицы преподобного переведены были в Алексеевскую общину, где жили в строгом следовании уставу, данному старцем. Прожив в Саровской пустыни два года, отец Феодор, видя растущее число своих учеников, счел неудобным руководить ими, так как и сам был лишь послушник саровский. Наученный горьким опытом благоразумной осторожности, старец просил отцов саровских дать ему обедневшую Санаксарскую обитель, находящуюся в трех верстах от уездного города Темникова, на левом берегу реки Мокши. Получив согласие и благословение от своего старца, строителя Саровского, благосердого отца Ефрема, преподобный в 1759 году переселился в Санаксарскую пустынь со всеми учениками своими, положив начало доброму подвигу о Господе.

К приезду отца Феодора единственная церковь обители была ветха и бедна, деревянные келии и ограда почти развалились, кровли сгнили. Оставаясь пока официально в зависимости от Сарова, преподобный как командированный строитель начал возобновлять кровли тесом, а некоторые келии и ограды построил заново деревянные. В строительстве отцу Феодору помогали своими средствами благотворители, знавшие и почитавшие его за добродетельную жизнь в Александро-Невском монастыре Петербурга. Много старания пришлось приложить старцу, чтобы возвратить и укрепить вновь за обителью некогда принадлежавшие ей лесные угодья, сенные покосы и рыбные ловли. В то время епархиальным архиереем был Преосвященный Пахомий, епископ Тамбовский. Зная отца Феодора и радуясь возрождению Санаксарской обители, Владыка призвал к себе преподобного и умолял его быть в Санаксаре настоятелем, приняв священство. Старец, по смирению, усердно отказывался от хиротонии, но, убежденный, 13 декабря 1762 года был рукоположен в иеромонаха.

Глубоко проникнутый сознанием высоты и святости принятого им сана, святой Феодор, по возвращении своем в пустынь, начал служить Господу со страхом и чистой совестью. С невыразимым благоговением совершал он Богослужение в церкви. Во время совершения Божественной литургии старец сиял необычайной красотой и весь тот день находился в особой радости, ярким румянцем выражавшейся на его лице, так что исполнялось на нем слово пророка: "сердцу веселящуся, лице цветет" (Притч. 15, 13). Настоятелем преподобный Феодор был твердым и строгим. По словам монастырской летописи, он "наблюдая сей высокосвященный сан священства, правлением пустыни и всея в ней находящияся братии достойно соответствовал должности начальника: наставлял истинной вере и благочестию всех приходящих к нему, желающих препровождать жизнь богоугодную; ибо как он чрез многия лета монашествовал добропорядочно и в благочестии, то отменными был украшен дарованиями: нарочитое имел в наставлениях искусство, в рассуждениях был остр и пространен, и прочия, касательно благоустройства жизни человеческой, имел превосходныя качества; отнюдь не склонял желание свое к стяжанию славы и богатства мира сего, но любил паче уединение и поучение словес божественных, жизнь свою посвящал трудам и попечению о спасении душ человеческих". В церкви отец Феодор требовал раздельного неспешного чтения - так, чтобы и простым людям было понятно. В общем на богослужения посвящалось в пустыни в сутки часов девять, а в воскресные и полиелейные дни - десять и более того; при всенощном же бдении до двенадцати. Но при внятном чтении молящиеся чувствовали в себе особую силу и усердие и не скучали от долготы службы. О необходимости хорошего чтения настоятель говорил так: "Если, по слову апостола, в воинских полках труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? (ср.: 1 Кор. 14, 8) Так и мы скорочтением будем только воздух церковный наполнять, а силы внутреннего смысла читаемого не поймем. Души наши останутся голодными духовно, без назидания. Не чтение слова Божия, а внутренняя сила и дух оного, понимаемые нами, служат нам ко спасению". Вот слова, которые и теперь, по мудрости и выразительности своей, заслуживают самого широкого распространения! Один из опытных подвижников Киево-Печерской Лавры, старец Парфений писал: "Ни один инок не возвращается в келию свою таким, каким вышел из нее", так как внешний мир рассеивает внутреннюю сосредоточенность. Так вот, в предохранение иноков от этого рассеивания, в ограждение молитвой от могущих их встретить за стенами келий искушений, отец Феодор предписал им, перед выходом из кельи в церковь и обратно, молитвы: "Боже, милостив буди мне грешному! Боже, очисти грехи моя и помилуй мя! Без числа согреших, Господи, прости мя! Кресту Твоему поклоняемся, Владыко, и святое воскресение Твое славим!" и "Достойно есть..." до конца. В церкви братия должна была стоять не только безмолвно, но и не глядя на других. Поклоны полагались не кто как вздумает, а сообразно тому, как клал поклоны читающий и клиросные. Старец завел в обители самую первую и прочную основу иночества: личное руководительство братии и полное откровение помыслов. Если кого тревожили помыслы - днем ли или ночью, - всякий мог немедленно идти к настоятелю. Отец Феодор отечески выслушивал инока и, успокаивая его, говорил с ним хоть час или два, и отпускал от себя лишь когда помысел, искушение это, утихали. Братия признавалась, что при выходе от старца чувствовалась на душе какая-то свобода и тишина. Есть позволялось только за трапезой, в келии можно было брать лишь квас. Пища была самая грубая. Пирогов и белого хлеба не пекли и в Светлую седмицу - разве кто присылал готовыми. Огня никому не дозволялось иметь по келиям, кроме иноков, занятых ремеслами для монастыря; его давали только для топки печей. На монастырские послушания - покос, рыбную ловлю - выходили все, во главе с настоятелем. Часто, кроме бесед наедине, по отдельности, отец Феодор поучал братию и в трапезе. Много объяснял он необходимость иметь духовного руководителя. "Святый Иоанн Лествичник, - говорил старец, - поучает, что весь подвиг монашеского жития состоит в отсечении воли. А без этого всякий, живущий в монастыре, не монах, а мирянин. Как невозможно плавать кораблю без кормчего и обучающемуся какому-либо художеству обойтись без мастера и учителя, так тем более невозможно вступающему в монашество без опытного наставника спасти душу". Никому из братий старец не давал предпочтения перед другими: был ли кто его постриженник или пришлый - все встречали в нем одинаковую к себе заботу. Избегая поводов тщеславия, он не постился более, чем было установлено, и, присутствуя всегда при братской трапезе, питался наравне со всеми, только беря всего понемногу. Очень мудрый ответ дал старец на следующий вопрос одного помещика: "Если человеку, живущему в мире, не должно стремиться к наслаждению благами этого века, то для чего сотворено Богом на земле столько приятных вещей? Как даны две противоположные заповеди - о пользовании благами мира и о посте и воздержании?" Отец Феодор ответил: "Как судить нам о тайнах Божиих! Наше дело - безпрекословно повиноваться истине. Вспомним, что и в раю дана была заповедь воздержания от плодов древа познания добра и зла. Видно из этого, что пост сроден естеству человека. Но если бы по этой нужде поста Бог не благоволил сотворить в таком обилии благ земных, тогда пост у всех был бы невольный. Нужно думать, что обилие благ на земле не для наслаждения, а для совершенства поста. Не невольного поста ждет от нас Бог, а восхотел, чтобы мы, при всем изобилии, не воздерживались лишь, а постились по собственной воле из любви к Нему, как заповедано это святой Церкви. За послушание этой заповеди обещал нам Бог в награду здравие телесное и спасение душевное; за преслушание же смерть. Если бы притом не было дано земле обилия, то какое могло бы быть утешение для немощных, больных по плоти, престарелых и младенцев? Ради их-то и не заключил Бог всех нас в нужде, а благоволил, чтобы избыток благ служил им в утешение".

К народу преподобный был милостив. Как-то ему доложили, что рабочие, производившие в монастыре постройки, взяли лишние деньги, и едва ли можно надеяться, что они вернут их. Старец на это ответил: "Они народ бедный. Пусть этот излишек будет им вместо милостыни". К такому настоятелю и мудрому учителю естественно стремились жаждущие спасения и доброй подвижнической жизни.

Вскоре собралось в Санаксарской обители до двадцати человек братии. Но так как они еще не были пострижены в монашество, а сделать это тогда можно было только с разрешения императрицы и Синода, то отец Феодор начал ходатайствовать об этом через графа А. Г. Орлова, знавшего преподобного лично. В благоприятный момент доложено было о сем самой Императрице Екатерине II Алексеевне, и она благоволила разрешить постричь в монашество одиннадцать верных учеников старца Феодора из отставных гвардейских служащих, что и было подтверждено Именным указом от 23 апреля 1763 года. Потом было разрешено постригать и всех братий, желавших жить под руководством отца Феодора.

В следующем году, когда по случаю учреждения монастырских штатов, Санаксарская обитель подлежала упразднению, ходатайством отца Феодора она была оставлена в числе действующих; 10 августа 1764 года преподобный стал ее начальником, а 7 марта 1765 года Высочайшим указом велено было Санаксару именоваться монастырем. По причине умножения братии отец Феодор положил намерение вместо деревянной, уже обветшалой церкви, построить каменную двухэтажную, с верхним летним храмом в честь иконы Божией Матери Владимирская и нижним, теплым, во имя Усекновения главы св. Иоанна Предтечи. На построение нового храма, по ходатайству придворных лиц, особенно графа Алексея Григорьевича Орлова, покровительствовавшего старцу, по Именному повелению Государыни было выдано из Ее кабинетных денег 1000 рублей на поправление обители и дана благословенная грамота от Преосвященнейшего Павла, епископа Владимирского и Муромского от 15 сентября 1765 года. Заготовив необходимые материалы и получив от благотворителей и почитателей своих из Петербурга денежные пожертвования, отец Феодор, по утвержденному архитектором плану, приступил к постройке нового храма. Под личным его наблюдением строительство храма производилась с 1765 по 1774 год. Когда были вырыты рвы в основании церкви, во время молебна прилетел рой пчел и сел на горнем месте будущего алтаря, прообразуя обильную благодать в обители и множество монахов в ней. Преподобный Феодор велел одному брату, отцу Герасиму, огрести пчел в улей, и с тех пор появились в обители свои пчелы. Окончательно построенный пятиглавый храм имел четырнадцать саженей в длину, восемь в ширину и двадцать четыре в высоту.

Ценные указания о внутреннем строе первоначальной жизни в Санаксарской обители сохранились в записках известного архимандрита Новоезерского Феофана, бывшего учеником отца Феодора, а затем келейником митрополита Петербургского Гавриила. Он пошел в монастырь в восемнадцать лет, под впечатлением моровой язвы. "Мы искали, - пишет он, - где бы жестокая жизнь была, подольше службу выбирали. В Саровской пустыни - нет, еще слабо! Пошли к отцу Феодору в Санаксар. Обитель забором огорожена, церковь маленькая, волоковые окошки, внутри и стены не отесаны, и свеч-то не было: с лучиной читали в церкви. И платье-то какое носили: балахоны! Один смурый кафтан был для одного, который для покупок выезжал... Начало-то обители было в недостатках, трудно. Ноги обертывали онучами из самой грубой пеньки, а босиком не ходили. Я с отцом Макарием в одной келье жил. Ему больше всех искушения было от отца Феодора. Тем, которые любили разбирать платье, он давал балахоны худо сшитые, с долгой спиной и с заплатами. Один из таких балахонов отец Феодор и дает отцу Макарию. Тот смущается, придет к отцу Феодору, показывает, как на нем сидит балахон, какая спина. Отец Феодор начнет увещевать: "Зачем пришел в монастырь? Да есть ли разум? Что вы, чем занимаетесь? Лишаетесь милости Божией! Что вы, занимаетесь чем? -- тряпками! А надобно заниматься, душу-то свою очистить, чтобы ни к чему временному не пристраститься". А после и привыкли. А чтобы при себе что-нибудь свое иметь - этого уж не было! Огня в келии никогда не бывало. А послушание было такое, что я сам и полы мыл, и щепки собирал, и пищу варил. Сами караулили по ночам. Походим, да поклонов несколько земных и положим, помолимся. А отец-то Игнатий раза два к Преосвященнейшему при мне уже бегал. И когда был поставлен иеродиаконом, то с вечера примочил волосы, заплел да после и расчесал, надел парчовый стихарь, а сам в лаптях! Как стал на амвон, отец Феодор его подозвал: "Ты, - говорит, - павлин, хвост-то распустил, посмотри на ноги-то; поди, сними-ка стихарь-то!" Тот оскорбился и убежал ночью к Преосвященнейшему Иерониму жаловаться, что-де пристыдил, посрамил меня; а Владыка и прислал его к отцу Феодору, чтобы на поклоны поставил. Отец Феодор никого из братии не удерживал силою и говорил: "У меня ворота отворены для всех, кто хочет выходить", а уж слова "не хочу" не терпел и слышать не мог. Однажды отец Феодор по окончании трапезы остановил всю братию и сказал: "Ну, отбирайтесь: кто хочет в пустыню - на одну сторону, кто со мной - на другую!" Поотобрались. Кто пожелал в пустыню - со всеми последовал худой конец, потому что оставили послушание, а все были такие молитвенники, постники". Из числа учеников старца впоследствии вышло несколько настоятелей, вдохнувших новую иноческую жизнь в упадавшие монастыри. Отец Игнатий, настоятель Островской Введенской (близ города Покрова Владимирского) пустыни, затем Пешношского монастыря, Тихвинского и восстановитель Московской древней упраздненной Симоновой обители. Отец Макарий был преемником отца Игнатия в Пешношском монастыре. Очень большую заслугу в деле оживления русского иночества истинно монашеским духом оказал отец Феофан Новоезерский. Через него митрополит Гавриил познакомился с искушенными в духовной жизни иноками, которых и назначал в настоятели великорусских монастырей, дотоле управлявшихся очень неудачно, в смысле нравственного руководства братией, учеными малороссиянами из Киевской Академии. Крепкий духом, отец Феодор не хотел знать уступок нововведениям и обычаям, которые он считал несогласными с иночеством. Однажды в Москве, когда старец обедал у одного господина с настоятелями московских монастырей, зашла речь о монашеской одежде, и настоятели, объясняя отцу Феодору, что по городским обычаям им невозможно носить простые и дешевые материи, спросили о том его мнение. "Могли бы вы, отцы, - отвечал им пустынножитель, - иметь себе оправдание, если бы при пострижении, перед святым Евангелием, давали обеты о претерпении нищеты по другим каким правилам. Но как чин пострижения один и обеты одни, то немного тут требуется толкования. По страстям же толковать и послаблять себе - это в свое время послужит к осуждению таковым себе потакателям. Не прилично духовным людям иметь богатое платье, келейных служителей светских с пуклями, также богатые кареты, как знак любви к пышности. Монах не светский господин, а человек, умерший миру, хотя и настоятель". Вспомним, что так говорил человек, привыкший в юности ко всяким удобствам, видевший близко блеск Двора. При этих условиях слова отца Феодора становятся еще ценнее. И ученики преподобного удивляли городских иноков своею иноческою последовательностью и осмотрительностью. Сопровождавший отца Феодора в Москву ученик его был послан по делу на Дмитровку и зашел по дороге к обедне в Георгиевский монастырь, бывший раньше на этой улице. По окончании обедни, игуменья пригласила его к себе пить чай. Послушник ответил: "Так как отец Феодор в Москве, то я не смею идти к вам без его благословения", - и ушел. Едва в его присутствии игуменья не воскликнула: "Вот - это послушание!" По уходе же послушника сказала сестрам: "Слышите, сестры: вот как живут настоящие монахи". Смущались некоторые, что преподобный управлял двумя монастырями: своим и женским Алексеевским (община в Арзамасе), который он основал. Ходили к знаменитому схимнику Досифею в Киев с этими недоумениями, на что старец Досифей спросил: "Вы слабости в нем какие-нибудь заметили?" - "Нет, он строгой жизни". "Недостатки что ли какие есть?" - "Никаких нет". "За кого вы его почитаете?" - "За святого". "Грамоту он знает?" - "Ученый". "Что вы сомневаетесь! Умная голова не только два стада, но и десять может пасти!" Так и успокоились.

Много добродетелей было у преподобного, много благ сделал он людям. Недоставало одного, чтобы увенчать достойную жизнь его, - невинного страдания, и Господь дал ему возможность перенести такое испытание. Темниковский воевода Неелов пожелал иметь старца Феодора своим духовным отцом. Старец предупредил его, что будет требовать повиновения во всем, что касается духовной пользы человека. При этом святой указал воеводе на заповедь апостола Павла относительно духовного учительства: "Проповедуй слово, настой благовременне и безвременне, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением" (2 Тим. 4, 2). Воевода обещал старцу полное послушание и в течение трех лет действительно исполнял свое обещание, но потом стал нарушать посты, делать притеснения городским жителям и при каждом удобном случае брать с них поборы. Летом запечатывал печи в домах, беря за разрешение пользоваться ими по рублю; несправедливо решал дела, обвиняя невинных, а виновных за взятки оправдывая. Все строгие увещания и обличения отца Феодора были тщетны. Наконец, тронутый крестьянским бедствием, старец поехал в Темников - 24 октября 1773 года. Узнав о прибытии преподобного, воевода, давно решивший избавиться от старца, позвал его в канцелярию, сел за стол перед зерцалом и начальническим тоном спросил отца Феодора, что ему нужно. По праву духовного отца старец безбоязненно высказал ему все, что считал нужным, и убеждал прекратить утеснения бедным. Изобличенная злоба, вместо обращения к раскаянию и любви, обратила всю свою ненависть на обличителя. Призвав из соседней комнаты специально позванных и наученных свидетелей-чиновников, Неелов велел записать в протокол, что настоятель Санаксарской пустыни назвал его, воеводу, при зерцале грабителем и разорителем, и представил обвинительный протокол губернатору в Воронеж. Тотчас донесено было обо всем Синоду и Императрице, которая повелела расследовать это дело. Вскоре воронежский губернатор вызвал к себе старца для расследования. Выехав в сопровождении своего ученика Феодора Соколова (впоследствии архимандрит Феофан), отец Феодор написал и подал оправдательный ответ и немедленно был отпущен обратно.

Путешествие отца Феодора - исповедника Правды Божией - было поучительно для многих его учеников и сопровождалось двумя особенными встречами. На пути к Воронежу, не доезжая тридцати верст до Тамбова, в селе Большая Талинка проживал благочестивый диакон Михаил Никифоров, духовный сын старца Феодора. Искренне преданный духовному отцу, он строго исполнял все наставления своего старца. Отец диакон оба раза встречал своего наставника с великим благоговением и представлял ему прихожан, живущих по уставу преподобного. Ученики диакона, видя старца и слыша его наставления, от умиления плакали, а когда преподобный уезжал от них, со слезами приносили все, что могли на дорогу, от усердия своего, и клали у ног отца Феодора. Эти простые рабы Божии между собою жили во взаимной любви о Господе, соединенные крепче родных, бедным и неимущим помогали, снабжая их всем необходимым. От этого все в домашнем содержании жили в довольстве. Пьянства и разных безчинств в их селе не было - ни игрищ, ни гор, ни качелей. Церковь Божия всегда была наполнена народом, приносившим Господу Богу непрестанные моления от чистого сердца. Естественно, что такое христианское житие раздражало невежественных завистников. Учеников отца Михаила называли раскольниками, вводящими какое-то новое учение. Тамбовский наместник даже отобрал у отца Михаила все его книги и отправил Преосвященнейшему епископу Тамбовскому Феодосию. Рассмотрев все книги диакона и расспросив его самого, Владыка сказал, что "если бы в моей епархии все были такие священнослужители, как отец Михаил, то я спасся бы их молитвами". Из Воронежа отец Феодор нарочно заехал в Задонский монастырь, чтобы принять благословение и посетить пребывающего там на покое святителя Тихона (+ 1783), известного светильника веры, благочестия и добрых дел. Святой Тихон принял старца с великой любовию. Жившие при нем келейники говорили, что никому другому он не был так рад, как батюшке отцу Феодору. Три дня продолжалась между ними духовная беседа. При отъезде преподобного святитель проводил благочестивого старца через весь монастырь до святых ворот и при прощании кланялся ему низко. Так родственны между собою все святые души!

По возвращении в Санаксар через несколько недель вышло повеление Императрицы: "Оного Феодора, лиша настоятельского и иеромонашеского звания, отослать яко человека безпокойного простым монахом в Соловецкий монастырь, препоручив начальнику оного монастыря неослабное за ним смотрение". В виде снисхождения к виновному приказано было отпустить с ним в сундуках все его имение, сделав предварительно его опись. Для составления описи прибыл игумен Арзамасского Спасского монастыря Иоасаф. Но имения у проводившего нестяжательную жизнь старца никакого не нашлось. Отец Феодор показал отцу Иоасафу шерстяной войлок, жесткую подушку, овчинную шубу, мантию, рясу и сказал: "Описывайте". В этом состояло все его земное богатство. С этим имуществом, в сопровождении двух солдат, старец Феодор - ревнитель правды Божией - и был отправлен в Соловецкий монастырь, не оправдываясь, но смиренно покорившись воле Божией и Государевой. Прощаясь с братией, напутствуемый слезами и молитвами Санаксарских своих учеников и Арзамасских учениц, старец сказал: "Кто желает жить в этой обители, пусть остается в ней; кто же не желает - пусть выходит с благословением, кто куда хочет". Суд Божий не замедлил свершиться над воеводой Нееловым, главным виновником ссылки святого страдальца. Неделя прошла только по отправлении отца Феодора, как в город Темников явилась шайка разбойника Пугачева и разграбила город. Трусливо сбежав и оставив вверенный ему город на разорение, Неелов, за эти и многие прочие свои безчинства, был подвергнут суду и штрафу и вскоре умер в городе Шацке, публично покаявшись в содеянном против старца злодеянии. Санаксар же, милостью Божией, за молитвы святого Феодора, остался цел и неразграблен: шайка Пугачева даже не зашла в монастырь.

Девять лет прожил святой страдалец в Соловецком монастыре. Из Санаксарской пустыни ежегодно, по усердию к блаженному отцу и учителю, ездили по два брата навещать отца Феодора и помогать в его нуждах. Старец, находясь в самом строгом заточении, нуждался во всем необходимом. Изнемогал преподобный от холодного воздуха Соловков, страдал от угара в каменных кельях, топившихся два раза в неделю и рано закрывавшихся, так что угорал отец Феодор до потери сознания. Часто замертво вытаскивали послушники преподобного и оттирали снегом. Ученики и послушники допускались к старцу по одному и помещались в отдаленной кельи, так что старец все время подвергался опасности умереть внезапно. Но преподобный Феодор, как истинный угодник Божий, претерпевал все многолетние страдания без ропота, молясь за обидчиков, в смирении и полном послушании воле Божией.

Наконец Господь восхотел возвратить невинного страдальца в Санаксарскую его обитель к ученикам, где он столь спасительно и благотворно потрудился. Один из учеников старца, монах Феофан (уже упоминавшийся нами, впоследствии архимандрит, возобновитель Кирилло-Новоезерского монастыря), будучи судьбами Божиими взят в келейные служители к митрополиту Петербургскому Гавриилу, понуждаемый совестию и любовию к старцу, постарался о возвращении отца своего. Он доложил митрополиту, что старец Феодор совершенно напрасно и долго страдает и просил оказать милость возвратить преподобного в Санаксар. Высокопреосвященнейший Гавриил, истинный подвижник Божий и покровитель всех, добре о Господе подвизающихся, потребовал записку с объяснением всего дела. Так как отец Феофан сам ездил со старцем в Воронеж на суд губернатора и писал от имени старца ответ по его обвинению, то, зная хорошо все дело, без затруднения составил подробную записку. По этой записке митрополит, в Великий Четверток 1783 года, совершая чин умовения ног в дворцовой церкви, после службы объяснил Государыне Императрице Екатерине Алексеевне дело отца Феодора и уверил Ее, что старец страдает напрасно. Дело о нем решено в превратном виде, совсем противно его благочестивому, ревностному по Боге духу. Между тем невинный страдалец, находясь уже девятый год в Соловецком заточении, от холодного климата и разных лишений совершенно изнемог. Государыня при этом спросила: "Сколько лет от роду старцу?" Митрополит ответил, что лет семьдесят, на что Императрица возразила: "Столько лет ему, кажется, не будет. Я его знаю". На другой день - 18 апреля - было прислано митрополиту Именное повеление о возвращении монаха Феодора из Соловецкого монастыря. Это повеление Владыка тогда же отвез в Св. Синод, вследствие чего и велено было возвратить старца в Санаксарскую обитель в прежнем сане иеромонаха. Боголюбивый святитель Гавриил написал отцу Феодору письмо, прося, чтобы тот по пути из Соловков заехал к нему в Петербург для встречи. Но старец, по крайней своей немощи, смиренно отрекся от этого, а сразу направился через Вологду, Ярославль и Владимир и 9 октября 1783 года прибыл в Арзамас. В этот день, во время утрени, встретили своего духовного отца два санаксарских иеромонаха и ученицы Алексеевской общины. Старец преподал всем благословение и радовался с радующимися. Здесь он прожил целую седмицу, ежедневно посещая общество Алексеевское, как истинный пастырь и отец, поучая и утверждая души своих учениц, для которых и до самой своей кончины был наставником ко спасению. Приезжали для свидания с отцом Феодором и настоятели окрестных Арзамасских монастырей, равно как и почетные господа и купечество, мужчины и женщины, многие из которых просили старца посетить их дома для благословения и духовного назидания. Отец Феодор исполнял их благочестивые желания и благословлял дома многих именитых и простых людей города. По прошествии недели старец отправился в свою родную обитель. Версты за три до Санаксара выехал навстречу отцу Феодору казначей обители, а к перевозу на реке Мокша вышло все братство Санаксарское. Отсюда, приняв благословение старца, все вместе направились в обитель. Войдя в церковь и приложившись ко святым иконам, по обычном поклонении друг другу, радуясь духовно, отец Феодор благодарил братию за всю любовь их к нему в изгнании и выказанную теперь, а также и за прибавление благоустройства в обители. В то время уже были совершенно благоустроены и украшены обе церкви - соборная двухэтажная, с престолами во имя Рождества Богородицы и Усекновения главы св. Иоанна Предтечи, и больничная во имя Владимирской иконы Богоматери. Много было построено за эти девять лет и других зданий с колокольней. Таким образом, несказанно утешившись возвращением в родную обитель и умиротворившись духом, старец и ученики вновь начали подвизаться в мире и радости духовной.

Но не благоволил Бог, чтобы возлюбленные Его покоились, пока они в теле, но паче восхотел, чтобы они пребывали в скорби, уничижении и оскорблениях. Ибо тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут в скорбях (Св. Исаак Сирин. Слово 36). Так и старец Феодор, как истинный раб Божий, недолго наслаждался миром и покоем. 29 октября 1783 года, буквально через несколько дней по прибытии отца Феодора в Санаксарский монастырь, против него перед всей братией воздвиг клевету иеродиакон Иларион, бывший одно время с отцом Феодором в Соловках. Иларион назвал старца "противником Церкви, еретиком и атеистом". Дело было отправлено в Синод и по тщательном рассмотрении разрешилось тем, что Иларион был признан клеветником и наказан со всей строгостию, причем просил прощения у отца Феодора перед всей братией.

Так как многие, приезжавшие в обитель, стали ходить для наставлений и бесед к отцу Феодору, равно как и из братии многие ходили к нему для откровения помыслов и решения недоумений совести, то настоятель иеромонах Венедикт, хотя и бывший ученик старца, по немощи человеческой считая себя как бы униженным, оскорбился тем, что помимо его все ходят к старцу, и стал, при поддержке некоторой части братии, жаловаться епархиальному начальству, будто отец Феодор смущает обитель. Ученики-де ходят к нему безвременно толпами, братия расстраивается его неблагоразумными советами, чуждаясь настоятеля. Велено было произвести расследование. Так как сношения отца Феодора с посетителями состояло в одних только духовных беседах и в этом нельзя было найти ничего предосудительного, то никого и не вызывали к допросам, а только назвали старца и его учеников сообщниками (вероятно, опасаясь их как подкапывающихся под власть настоятеля в пользу старца Феодора). Но главная причина недовольства со стороны настоятеля, иеромонаха Венедикта, на отца Феодора заключалась в том, что настоятель, по слабости своей, попустил прокрасться в свое общежитие окаянному пьянству, а ревностный и прямодушный старец обличал пьяную страсть, от которой, как от всеокаянной матери, родятся все нестроения в иноческих общежитиях. Замечал также смиренномудрый старец Феодор кичливость, неприличную монашескому званию, вместо прежней простоты и воздержания в некоторых братиях и в самом настоятеле. Вследствие разбора дела, пристрастно поданного настоятелем, вход к отцу Феодору, даже с духовными нуждами, был воспрещен.

О притеснениях, делаемых отцу Феодору, доведено было до сведения Высокопреосвященнейшего митрополита Гавриила через его келейника отца Феофана. Владыка - искренний почитатель преподобного, желая облегчить жизнь старца, послал ему письмо следующего содержания:

"Честный отец Феодор, мне любезный во Христе брате! Прошу вспомоществовать вашими молитвами в жизни моей и в делах должностей моих. Я же к вам пребываю всегда благосклонным. Гавриил, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский". Узнав о таком милостивом внимании митрополита к старцу Феодору, настоятель предоставил ему некоторую свободу. Но, спустя некоторое время, опять стал посылать доносы на старца епархиальному Преосвященному. И опять святой стал жить взаперти: никому не дозволялось - ни из мирян, ни из братий монастырских - ходить к старцу и говорить о духовных нуждах. Арзамасские Алексеевские ученицы получали от преподобного утешение в скорбях и разрешение недоумений совести только через письма. По прошествии нескольких лет, делавший разные притеснения старцу Феодору настоятель отец Венедикт занемог. Отец Феодор пришел к нему и просил прощения; но настоятель, не сказав ни слова, отворотился к стене. Старец Феодор так от него и вышел. По выходе его настоятель начал озираться туда и сюда, и сказав: "Что это за народ набился в келью?.." - вскоре умер.

После его кончины, последовавшей 27 декабря 1788 года, преподобный, получив свободу и разрешение на выезды, поехал в Арзамас к своим духовным детям, чтобы лично побеседовать с ними и разрешить их духовные нужды. Таких посещений старцем своей Арзамасской Алексеевской общины в оставшиеся два года его жизни было несколько. В последний свой приезд, в феврале 1791 года, беседуя по обычаю с детьми своими духовными, отец Феодор с особенным умилением и слезами пространно толковал им псалом "На реках Вавилонских", говоря: "Когда сыны Израиля, лишась Иерусалима, отечества своего, и не видя себе ниоткуда нимало отрады в земле чужой, как странники при реках Вавилонских сидели и плакали, то этим плачем они прообразовали состояние всех в бедах и скорбях живущих на земле. Должно и нам в мыслях содержать, что и мы в бедственной этой жизни, как странники, всегда напастьми от врагов наших гонимые и томимые, тогда только отраду себе находим, внегда помянути нам горний Сион: помянух Бога и возвеселихся". Во время этой умиленной, как бы прощальной беседы все плакали - и настоятельница, и сестры. Потом преподобный начал торопиться с возвращением в Санаксарскую обитель и, преподав всем благословение и прощение, выехал из Арзамаса. По пути заезжал святой Феодор в Саровскую пустынь, со всеми старцами любезно прощался и поспешил в Санаксар. По приезде его, в среду на сырной седмице после полудня, собрались к старцу в келию ученики его, и он, со всеми немного побеседовав, отпустил их. Остались было у него для решения некоторых духовных недоумений два ученика из дворян, живших в монастыре, но он начал изменяться в лице и велел им уйти, сказав, что очень изнемог. Так издавна нередко страдал он от внутренней болезни, но теперь все предчувствовали, что это изнеможение было не обычное, и с горем в сердце оставили его одного.

Немного спустя после ухода братии, пришел келейный монах, служивший отцу Феодору, сотворил молитву до трех раз, но не слыша ответа, вошел без благословения. Отец Феодор умно молился, но лежа на одре своем. Это было столь непохоже на его всегдашний подвижнический образ молитвы, что келейник тотчас побежал и сказал о том братии, которые все сошлись к отходящему отцу своему. Старец уже ничего не говорил. Прошло в таком молчании около пяти часов; в десятом же часу пополудни, завершив пятидесятидвухлетний подвиг, душа преподобного старца Феодора мирно разлучилась с телом и отошла в вечные обители, к месту присного стремления сего блаженного отца. Тело его, хотя и лежавшее в теплой келии до погребения, не издавало запаха тления. Погребен честный старец у созданного им храма, на северной стороне его. На могиле преподобного была положена аспидного камня плита с надписью: "Здесь погребен 73-летний старец иеромонах Феодор, по фамилии Ушаков, возобновитель Санаксарского монастыря, который пострижен в Александро-Невской лавре, продолжал монашеское житие 45 лет; со всеми видами истинного христианина и доброго монаха 19 февраля 1791 года скончался". В день погребения преподобного Феодора, 22 февраля 1791 года, духовный сын его, иерей Николай, произнес надгробную речь, сохранившуюся до нашего времени:

"Жизнь человеческая, пределом смерти пременив состояние существования, коим почти ежеминутно разрушается тесное духа с плотию соединение, нечаянно в безпредельную вечность преселяется. Боже наш! Ты предел положил еси, его же не прейдет всяка плоть; но, алчною челюстию хищныя смерти пожираемая против воли и хотения человеческого, в первобытный прах превращается. Воззрите, печальное собрание! воззрите на предлежащее многотрудное тело незадолго пред сим в целом здравии находившегося благоговейнейшаго отца, добродетельнейшаго наставника святыя обители сия, честнейшаго иеромонаха Феодора! Сие его тело доказывает, что смертоносный ангел тогда к нам приходит, когда мы его не чаем и не ожидаем, а пришедши, поемлет действующее лице из видимаго мира и все действия человеческие пресекает. Сей добродетельный, незлобивый и чистосердечный муж ожидал ли того, чтобы смертоносная коса пресекла ход жизни его, когда он ревностно подвизался духовных своих чад словесное о Христе Спасителе собранное стадо наставлять Богоугодному духовному жительству? О смерть! Коль горька твоя память! Ах, коль горестнейшая печаль стесняет теперь сердца духовных чад святыя обители сия! Ибо скончал течение тот ревностнейший христианской веры подвижник, который при помощи благодати Божией взял на рамена свои иго Христово от самой зеленоцветущей юности. Скончал течение тот благочестия искреннейший любитель, который не восхотел пользоваться высокими различных почестей титлами, но отвержеся нарицатися сыном суетныя мира сего славы, аки дщере фараоновы, от предприятия Богоугодного восхотел паче страдати с людьми Божиими, нежели имети временную греха сладость. Скончал течение тот усерднейший Христа Спасителя последователь, который по желанию своему вся во уметы вменив, последовал Ему всеусердно, нимало не устрашаяся за побег свой гнева царицы, которая по особеннейшему действию Духа Святаго не только после не воспрепятствовала его святому произволению, но и в действо производиму быть благоволила. Ах, Боже наш! Скончал течение тот мужественнейший христианского благочестия герой, который, удалившись от светских чертогов, водворился в различных пустынях, чая Бога спасающего его. Странствовал со Авраамом, искушения терпел со Иосифом. О ревность сердца верного удивительная! О бодрость духа христианскаго неутомимая! Кто из предстоящих здесь и питавшихся пищею духовных наставлений его не оросит теперь слезами гроба его? Аще бы и сии не огорчились, то самое камение сие то учинить не оставят. Аще и сии умолчат - самое камение сие возопиют с крайним сожалением и чрезвычайным огорчением. Самые стены святыя обители сия - безчисленных дел и рук его свидетели. Ибо на что не обратим взор свой - все ему одолжено началом, все плоды его благоразумия и просвещения. Он в духовном собрании сем, на основании краеугольного камене Христа Спасителя, назидал злато несумненныя веры, утверждал сребро истиннаго благочестия, полагал в сердце и своем и других всегдашнее преспеяние святейших добродетелей. О горестнейшее сердца стеснение! Замолкли те приятные уста, которые сообщали Божественные наставления и обличали всякую неправду; те руки, которые упражнялись в трудах полезных для многих, положены неподвижны одна на другую на персех; прильпе гортани язык его, вещавый даже до последнего издыхания мир Христов духовному стаду сему. Но, ах! что за глас во уши мои ударяет! Слышу от гроба исходящие слова: "Не плачите о мне, но о себе плачите, любезные мои духовные дети! В сей жизни временной соединены мы были любовию Христовою во един дух, не разлучаюсь я с вами и по смерти моей, любовь моя к вам и во гробе моем со мною. Не плачите о мне, но помяните мя и молите о мне Христа Бога, а я, представши Судии Безсмертному, не забуду в молитвах моих о вас, да облегчит печаль вашу и возвеселит вас веселием неизглаголанным. Духовные мои дети! возлюбленное о Христе стадо! Се последний завет мой завещаю вам: подвизайтеся, при помощи благодати Божией, тесным и прискорбным путем внити в живот вечный, а от мирских сладострастий оберегайтеся, ибо широкий и пространный путь есть вводяй в пагубу". Возьмем же сие в рассуждение и внемлем гласу сему! Оставим печаль о усопшем, помолимся вси купно о нем, да вселит его Господь идеже есть свет жизни вечной, а нам да послет благодать Всесвятаго Духа, наставляющую нас на всякое дело благое. Аминь". По преставлении, через три месяца, явился преподобный Феодор во сне ученику своему, Тихвинской обители архимандриту Игнатию. О чем сей так писал в уведомление к Алексеевским сестрам в Арзамасс: "Я находился в болезни весьма тяжкой и уже безнадежен был в жизни. В сем состоянии, по власти Господней, видел батюшку отца Феодора в сонном видении, в славе великой. Он показывал мне свою обитель и многие пречудные келии; каждая келия более вашего Алексеевского монастыря. В них видел я многих Санаксарских монахов и послушников, монахинь и послушниц ваших, которых я знал, отшедших из сей жизни во всяком покое, - видел и многие другие лица. А о прочих батюшка мне говорил: а вот сии Петербургские, ты их не знал, и потом присовокупил: время тебе в обитель, пойди. Так я и проснулся".